Принц Модильяни - Анджело Лонгони

Она меня прерывает:

– Когда? Ты бросил меня там, а сам остался в Париже!

– Я не могу быть вдали от Парижа.

– Париж тебя убивает! И меня тоже убьет!

Она буквально кричит; я и не думал, что она способна на подобное раздражение.

– Ты не понимаешь, что эти часы, проведенные с Лунией, означают близость, которая исключает меня?

– Она просто подруга.

– Лгун!

– Я клянусь тебе.

– Не надо клясться. Ты не можешь быть только другом ни для одной из женщин, и ни одной женщине не удается быть для тебя просто подругой. Я наблюдала за тобой несколько лет, ты должен это знать.

За то время, которое она провела вдали от меня, она стала более подозрительной.

Хотя между нами и не произошло ничего на физическом уровне, по сути – все именно так, как описывает Жанна. Наши откровенные разговоры с Лунией – свидетельство более глубокого чувства, чем физическое влечение. И Жанна знает, что есть более глубокие вещи, чем постель.

– Ты думаешь, что я глупа, только потому что люблю тебя?

– Я никогда так не думал.

– Но ты ведешь себя так, будто я наивная девчонка!

– Нет, Жанна…

Она перебивает меня, сдерживая слезы:

– Я знаю, что ты встречаешься с другими женщинами! Что все еще переписываешься со своей русской поэтессой…

– Мы давно уже не писали друг другу писем.

– Почему ты вообще это делал?

– Ради дружбы.

– Нет! Часть твоего сердца все еще занята ею…

– Нет, больше нет – с тех пор как я встретил тебя.

– Амедео, я знаю намного больше, чем ты себе представляешь.

– Да не о чем знать!

– Я знаю о Симоне Тиру.

Жанна умеет меня ошеломить. Еще она умеет держать в себе злость и боль в течение долгого времени – не подавая ни единого знака, не говоря ни слова. Ее чувство собственного достоинства и молчание – лучшее оружие. Она избегает конфликтов, но она всегда обо всем осведомлена.

– Симона Тиру – бедная девушка, которую ты бросил после того, как узнал о ее беременности!

– Она была беременна не от меня.

– Симона Тиру родила ребенка!

– Я встречался с этой девушкой до того, как познакомился с тобой, и в любом случае это не мой ребенок.

Ее глаза заблестели неведомым мне блеском.

– Это не твой ребенок?

– Нет.

– Откуда ты знаешь? Насколько ты был пьян, когда затащил ее в постель?

– Жанна, перестань.

– Она написала тебе письмо. Ты его оставил среди красок, в доме Зборовских. Я его нашла, но его точно так же могли увидеть Ханка или Луния.

Она поворачивается, подходит к мольберту, на котором стоит портрет Лунии, берет письмо и показывает его мне. Я о нем и забыл…

– «Я слишком тебя любила, я всего лишь прошу немного участия, которое было бы мне приятно».

– Я никогда не признаю этого ребенка. Он не мой.

– Это неважно!

– Жанна, поверь мне.

– Знаешь, что говорят о ревности? Что она как сторожевой пес, лай которого вместо того, чтоб прогнать воров, притягивает их. Я постоянно представляю тебя с другой, подозрения доводят меня до изнеможения, я бы предпочла знать наверняка, чем терзаться сомнениями, это невыносимо… Ревность меня убивает!

– Жанна, тебе нечего бояться.

– Почему ты постоянно подвергаешь испытанию мою способность терпеть боль?

Она начинает беззвучно плакать, я подхожу к ней и глажу ее по волосам. Я пытаюсь быть убедительным, насколько это возможно:

– Прошу тебя, поверь мне…

Она резко убирает мою руку.

– Я беременна!

Я растерянно смотрю на нее, не веря услышанному.

– Да, снова. Беременна. Тебя это удивляет, да?

В ее голосе перемешаны боль и злость, она в отчаянии. Я ничего не могу ответить. Она продолжает, плача:

– Значит, ты поймешь, почему я не особо удивлена, что у другой женщины может быть твой ребенок. Мы зачали нашего второго ребенка в Ницце, когда тебе не терпелось вернуться в Париж, чтобы писать Лунию Чеховскую.

– Жанна, это не так. Луния – твоя подруга. Ты все о ней знаешь. Кроме, может быть, того, что ее муж не вернулся с войны и она теперь вдова.

– Она вдова? Мне жаль… – В ее голосе появилось сожаление и сострадание.

– Она сильная женщина и…

Я прерываюсь. Я не нахожу слов, чтобы выразить то, что чувствую.

– Я хотел понять.

– Понять что?

– Как она это переживает.

Повисает тяжелое молчание. Жанна начинает понимать.

– Как переживает – кто? Вдова?

Я киваю.

– И что, она сможет, переживет?

– Да.

Слезы стекают по ее щекам.

– Ты только что сказал, что она сильная. Я бы не была такой сильной вдовой, как она. Поэтому если ты хотел узнать, тебе это не помогло. Я отдала тебе все; если я тебя потеряю, у меня ничего не останется.

Жанна решительно вытирает слезы. Это жестокий жест отчаяния, как и ее взгляд, брошенный на меня.

– Знаешь, в чем твоя самая большая вина? Не учитывать мою слабость. Амедео, ты не можешь умереть. Теперь ты должен всерьез лечиться, ты должен показаться врачу, пойти в больницу…

– Жанна, любовь моя, я всю жизнь хожу к врачам.

– Значит, пойдешь к другому.

– Мне уже все сказали.

– Я в это не верю.

– Я знаю, что мне скажет даже самый лучший в мире врач. Я не хочу видеть врачей, они не могут изменить мою судьбу.

Эта фраза вынуждает ее закричать со всей злостью, которая в ней накопилась:

– Судьбы не существует!

– Существует. И я знаю свою. Жизнь – это дар, и я подарил свою жизнь тебе, но я не могу решать, сколько она продлится.

– Если ты меня правда любишь, то лечись! Даже если для этого нужно поехать в санаторий.

Я подхожу и обнимаю ее.

– Я люблю тебя, но я никогда не запру себя в санаторий. Сейчас мы поедем в нашу квартиру, а после выставки в Лондоне мы поженимся, я уже запросил документы из Ливорно.

– Поклянись мне.

– Клянусь! А потом я хочу вернуться в Италию навсегда. Я хочу обо всем забыть. Я никто в Париже – а я хочу быть свободным.

Я обнимаю ее и чувствую, что очень люблю ее. Я испытываю бесконечную нежность, чувствую ее боль и страх потерять меня. Мы стоим неподвижно, молча. Ни один из нас не в состоянии что-либо сказать.