Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

еловые леса на изрезанных горных извивах, а подбоем – округлые холмы, засаженные яблонями, грушами и урюком, сейчас едва серевшими на фоне легкого снега. А сам город весь утыкан пирамидальными тополями, такими же, как в Узун-Агаче. Но на фоне двух- и трехэтажных ярко окрашенных желтых и зеленых зданий смотрелись они гораздо внушительнее. Дороги в городе были гладкие, асфальтированные, хоть вальс танцуй, арыки чистые, обложенные плоскими каменными плитами, – не город, мечта!

Дед и внук потихоньку пошли по прямой, как струна, улице к выезду из города, в надежде поймать попутку у Головного арыка. Там многие водители останавливались: набрать воды, перекусить перед долгой дорогой. Наученный горьким опытом, Санька подходил не к каждому – выбирал казахов. Наконец нашел машину, привозившую из колхоза имени Джамбула на сыромятный завод овечьи шкуры. Высадил их джамбулец прямо у дома. Тетя Алта и девочки страшно удивились, что Санька с дедом вернулись так быстро. Пришлось объяснить, что да как. Девчонки не смогли скрыть огорчения: они тоже думали, что операцию сделают сразу. Но все равно Санька был очень доволен поездкой. Про себя он твердо решил, что поступать в институт поедет именно в Алма-Ату. Детская мечта стать полярным летчиком была давно похоронена: спецпоселенцам путь в авиацию закрыт. Равно как и на железную дорогу.

Утром Санька как ни в чем не бывало отправился в школу. Из дома он всегда уходил рано, отдельно от Ани. За полчаса до звонка Санька уже сидел за своей партой, читал и не слышал, как открылась дверь в класс.

– Чолункин! – в дверях стояла школьная секретарша в своем неизменном сером сарафане.

– Да, Марьмихална! – с готовностью поднялся с места Санька. – Перенести чего?

– Директор тебя вызывает, – опустив глаза, сообщила секретарша.

Под ложечкой противно засосало, во рту стало жарко. За два с половиной года учебы директор никогда не вызывал его в свой кабинет. Успевал Санька хорошо, вел себя тоже. В отличие от боровлянской школы, в Узун-Агаче никто его не цеплял, не дразнился. В школе учились и казахи, и немцы, и чеченцы, но ребята и не думали разделяться по национальному признаку. Сам директор был из поволжских немцев, строгий, но не злой. Зачем бы ему понадобился Санька, да еще так рано?

– Там этот… из комендатуры пришел, – прошептала Саньке на ухо Марья Михайловна.

Санька попытался сглотнуть, но не смог. Неужели кто-то донес? Может быть, увидели их вчера, когда они еще затемно выбирались из села…

– Привела, Иоганн Давидович! – сообщила секретарша, заглядывая в дверь директорского кабинета.

Санька шагнул внутрь. За директорским столом под портретом Сталина сидел капитан Ломов. Ежик на его круглой голове напоминал подводную мину: волосы были редкие, но торчали во все стороны. Сам директор, сухопарый и прямой, скромно сидел сбоку.

– Ну, здравствуй! – не обращаясь по имени, произнес капитан Ломов.

– Здравствуйте, – негромко приветствовал взрослых Санька.

– Вот тут ваш директор сейчас рассказывал мне, какой ты молодец. И отличник, и спортсмен, и активный комсомолец. Всё так?

– Ну, не знаю, – растерялся Санька. – Иоганну Давидовичу виднее…

– А вот скажи, честный комсомолец, где ты был вчера?

Знает, понял Санька, отпираться бессмысленно. Но и признаваться вот так сразу не следовало. Санька промолчал. Смотреть прямо на капитана он не мог. Он смотрел выше, на портрет Сталина. Вождь по-отечески ему улыбался.

– Хорошо, честный комсомолец. Я тебе скажу. Вчера, нарушив режим, ты выезжал в столицу Республики Казахстан. Так?

– Так, – убитым голосом подтвердил Санька.

– А что ты сообщил классному руководителю по поводу своего отсутствия на уроках?

Санька молчал, не отводя взгляда от улыбавшихся глаз на портрете.

– То есть ты соврал, – нажимал капитан Ломов. – А разве лгуны имеют право быть комсомольцами?

Санька и теперь не ответил. Да, он соврал. Но это была ложь во спасение. Он, Санька, не нанес никакого вреда ни Родине, ни партии, ни народу. И товарищ Сталин это понимал.

– Не имеют, – ответил за него капитан Ломов. Поднялся с места, шагнул к Саньке и схватился за отворот куртки, на котором был прикручен комсомольский значок. – Снимай! – приказал он.

От Ломова пахло, как от открытой загнивающей раны, – сладкой гнилью, от которой к горлу поднималась рвота. Всем телом Санька отпрянул назад и упал, потеряв равновесие. Ломов рухнул прямо на него, они сшиблись лбами, у Саньки в глазах вспыхнули звезды… Последнее, что увидел, был улыбающийся товарищ Сталин. А дальше Санька ничего не помнил.

Глава 25

6 марта 1953 года

– Что ж, дыма не бывает без огня-а-а… Лови! Не всех в тайге засыпали метели-и-и… Хватай! Жаль только, обойдутся без меня-а-а, когда придут поднять тебя с постели-и-и… Не спи, студент!

Санька чуть не прозевал брошенный ему кирпич, когда понял, о ком напевает Ханурик, его сосед по цепочке. Их сегодня на разгрузке платформы было четверо: Санька и трое бывших зэков. В цепочку его поставили третьим. Старшой кидал кирпичи сверху Ханурику, тот ловил и передавал Саньке, Санька – Деду Мазаю, Дед Мазай складывал на деревянный поддон. Работали почти вслепую. На столбе ближе к концу платформы болталась тусклая лампочка, но толку от нее было мало. Санька не в первый раз подряжался на ночную разгрузку, но обычно вместе с друзьями по общаге. А сегодня, хоть и стремно ему было в такой компании, пошел в одиночку.

– Ну, ты раздухарился, Ханурик, – буркнул Старшой. – Погоди, Ус еще хвост не отбросил.

– И я иду сознательно на ри-и-иск, – упрямо продолжал свою песню Ханурик, – что отобьют мне вертухаи почки-и-и… Пусть не услышу твой последний ви-и-изг, но эту песню допою до точки-и-и.

– Может, еще вытянут его доктора. Грузины до ста лет живут, – упорствовал Старшой.

– Да нам молиться надо, чтобы вытянули, – вступил Дед Мазай. – Ус помрет, Сыщик на его место встанет, тогда всем вообще каюк. Как думаешь, студент? – окликнул он Саньку.

– Я не понимаю, о чем вы, – пробормотал Санька.

– Все ты понимаешь, – процедил Ханурик.

– Отвяньте от него, – вступился за Саньку Старшой. – Это мы конченные, с волчьими билетами. А он надеется выслужиться перед властью. Кем будешь после института?

– Учителем…

– У-у! – уважительно протянул Старшой. – А чему учить будешь?

– Русскому языку…

– Ой, не могу! – заржал Ханурик. – С такой физией – русскому!

Санька сжал зубы.

– Выбор у меня был или в сельхоз, или в пед на русский язык, – процедил он. – Больше никуда не принимали.

– Че, в школе учился плохо? – подначил Дед Мазай.

– Отлично учился, – огрызнулся Санька. – Да только спецпереселенец я.

– Ну, тогда скажи спасибо, что вообще до института допустили, – усмехнулся Ханурик.

– Вот придет к