Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

большим испытанием. Расписываясь в контрольном листе явок на регистрацию, Санька не раз представлял, как вцепляется в горло Ломова с его вечно смердящим дыханием и, сомкнув пальцы, выдирает ему кадык. И боялся, что однажды найдет на него калмыцкий морок, когда к чертям собачьим улетает чувство самосохранения и нет другой цели и другой мысли, кроме как убить врага. Дядя Мацак рассказывал, как однажды сошлись они с немцем врукопашную, он в бессознанке разодрал немцу горло, а после боя не мог понять, откуда на нем кровь, вроде не ранен.

История с Ломовым, когда тот пытался содрать с Саньки комсомольский значок, не прошла Саньке даром. Он отсидел пять суток в карцере на хлебе и воде и не загремел в тюрьму только благодаря вмешательству директора, который не побоялся отправить во все инстанции письма в защиту своего ученика. Но Ломов с тех пор отслеживал Саньку с особой тщательностью. А когда Санька подал документы в институт, спрятал пришедший из Алма-Аты вызов на экзамены. И спасибо опять же директору: он лично съездил в столицу и привез «затерявшуюся» бумагу.

Село пахло весной, но совсем иначе, чем город, – острее и пронзительнее. Здесь меньше чувствовался запах солярки и бензина и больше нагревающейся земли, пробивающейся травы и набухающих почек, оттаявшего навоза, и от теплого дыхания земли напряжение Санькино спало, тревога размылась, стала таять, как ледышка под солнцем. Может, Ломова и вовсе нет на месте…

Впереди, держась за руки, шла какая-то парочка. Это могли быть только немцы: остальная молодежь скорее дала бы себе руку отрезать, чем осмелилась ходить по улице таким манером. Саньку разобрало любопытство: кто же такой храбрый? Он ускорил шаг.

Чем различимее становились двое, тем сильнее колотилось Санькино сердце. Первую минуту он уговаривал себя: здесь все одеваются из одного магазина, и мало ли одинаковых пальто и беретов в Узун-Агаче. Но еще несколько торопливых шагов, и Санька с отчаянием понял: это Эльза. А что за счастливчик держит в ладони ее пальчики? Соперник не доставал Эльзе даже до надвинутой на одно ухо беретки. Неужели это Генрих Рекант, окончивший в позапрошлом году немецкое отделение филфака?

Санька так потрясен был своим открытием, что даже забыл, куда и зачем шел. Стоял столбом, глядя, как парочка удаляется в конец улицы, где год назад построили дом родители Генриха. До Саньки вдруг дошло: практичная Эльза не хочет рисковать своим будущим. Да кто он, Санька, такой? Бездомный сирота, к тому же другой нации. Его будущее вилами по воде писано. Вот почему отказывалась гулять с ним Эльза по поселку! Встречались вечно за сараями или на сеновале, летом – у речки, всегда тайно. Продажная, как девка с открытки! Готова выйти замуж за рыжего, конопатого замухрышку, лишь бы застраховать себя от распределения!

Остаток пути до комендатуры Санька вел с Эльзой разоблачительный диалог. Да что в ней такого? Да ничего, ровным счетом. Нос острый, губы тонкие, волосы жидкие. Идиот! Слепой дурак! На факультете столько красивых девушек строят ему глазки, а он все берёг себя для Эльзы. Ну вот – получи и распишись!

Санька рванул на себя дверь комендатуры так яростно, что дежурный вскочил из-за конторки, торопливо расстегивая кобуру.

– Извините, – пробормотал тут же опомнившийся Санька. – Мне к майору Ломову.

– Опоздал ты, парень! – дежурный опустился на стул и скорбно поник головой. – Умер вчера наш майор. Сгрыз его рак, зараза, – и дежурный махнул в сторону накрытого кумачом стола, где в большой, наспех закрашенной черным печным лаком раме стоял портрет Сталина, а сбоку – фотография майора Ломова. Ломов был незаметен, его заслоняла трехлитровая банка с красными гвоздиками. Санька вспомнил, как плясали чеченцы лезгинку во дворе института. Сейчас он тоже готов был сплясать – вот оно, торжество справедливости. Но вслух спросил только:

– А как же мне быть-то теперь?

– Завтра после обеда загляни. С утра похороны, а потом решим вопрос. Некогда долго горевать маленькое горе, когда великое несчастье обрушилось на страну.

Некогда долго горевать маленькое горе… Предательство Эльзы в момент ушло на задний план. Даже смерть Гитлера Санька не воспринял с такой радостью, как смерть майора Ломова. Он едва смог удержать на лице постную мину.

К дому дяди Мацака он летел как на крыльях. Во дворе тетя Алта загоняла в курятник кур. Пятилетний Мерген, любимчик всей семьи, помогал, пытаясь незаметно от матери схватить за хвост петуха.

– Какая нечаянная радость! – всплеснула руками тетя Алта. – Как раз к ужину успел!

Мерген со смехом обнял Саньку за ногу. Тот подхватил мальчика на руки и понес в дом.

Девчонки, увидев Саньку, заблажили:

– Старший брат, старший брат приехал!

Санькиному приезду обрадовались все, но висела в воздухе какая-то недосказанность. Думают, я про Эльзу не знаю, догадался Санька, и не понимают, как им быть.

– Ты как это с учебы сорвался? Не накажут? – осторожно поинтересовался дед.

– Да сегодня все лекции отменили, – успокоил Санька. – И завтра вряд ли что будет. А восьмого – праздник трудящихся женщин. Ваш праздник, тетя Алта. Я подарок привез. Вот! – И Санька достал из сумки коробочку с пудрой.

– Мне?! – ахнула тетя Алта, принимая подарок. Осторожно сняла крышку. Пудра была запечатана вощеной бумагой, Алта понюхала, не вскрывая упаковку. – Запах-то какой нежный. Как тюльпан. Это бы девушке какой…

Она осеклась и смутилась, опустила глаза. Дядя Мацак хмыкнул, дед крякнул. Все поняли, что новость про Эльзу Санька знает.

– А для остальных – конфеты! – объявил Санька.

Дети радостно завопили.

– Жить становится слаще, жить становится веселее! – смело пошутил Санька, переиначивший сталинское «Жить стало лучше». Развернул кулек, раздал детям по штучке. Остальное вручил тете Алте.

После ужина дед, дядя Мацак и Санька вышли покурить. Тишина в селе стояла, как на дне пруда, даже собаки не лаяли. К ночи похолодало, небо затянуло плотными тучами.

– Сильный дождь завтра будет, – глядя на небо, предрек дед. – Может, и со снегом.

– Мне никакая погода радости не испортит, – заявил Санька. – Мучитель сдох.

– Не говори при мне так, – предостерег дядя Мацак. – Я за Сталина солдат в бой поднимал. Не он виноват в нашей судьбе. Он просто не успел разобраться. Столько было дел!

– Я про майора Ломова, – поспешил пояснить Санька. – Умер вчера, слышали?

– Да, – проронил дед. – Слышали. Отмучался, бедолага.

Санька с удивлением вытаращился на деда.

– Дедушка, вам что, его жалко?

– Несчастный он был человек.

– А по мне, так злобный черт, – набычившись, процедил Санька.

Дед пыхнул трубкой. Огонек отразился пожаром в выпуклых стеклах его очков.

– Старики говорили: нельзя радоваться поражению соперника,