Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

власти Сыщик, и все его ученье коту под хвост, – загундел Дед Мазай.

– Ну, хорэ уже, – одернул Мазая Старшой. – Закрой бункер, сыростью пахнет!

Санька был благодарен Старшому за прекращение опасного разговора. Если верховный все-таки… того, 8 Марта, наверное, отменят. И тогда дарить пудру «Кармен», ради которой он сегодня горбатится, будет аполитично. Может, вождь как-нибудь продержится еще три дня.

Невозможно поверить, чтобы стальной Сталин… вот так раз – и кровоизлияние в мозг. Это какая-то… дискредитация. Происки врагов… Сталин моложе его деда. Вспомнил дело врачей-вредителей. Может, тогда не всех выявили? Ведь действительно страшно, если на место Сталина придет Лаврентий Павлович Берия, одним своим видом наводящий ужас. Вся страна тайно мечтала, чтобы Иосиф Виссарионович отправил Сыщика в расход. А он вместо этого назначил Берию руководителем программы по созданию ядерного оружия. И если Сталин сейчас умрет, умрет и надежда, что депортированных вернут в родные места, а невинно осужденных выпустят из лагерей.

Немцы вот в возвращение на Волгу не верят. Строят в Узун-Агаче просторные дома, обзаводятся садами, врастают в землю. А чеченцы упорно стремятся в свои горы. И дядя Мацак спит и видит, как калмыков возвращают в Сальские степи. Если соберут всех калмыков вместе, его дочери смогут выйти замуж за своих. Дядя Мацак не готов выдавать своих девочек «на сторону». А тут еще и Санька от роли жениха увиливает…

Дед сказал, что не умрет, пока не увидит сальские ергеня. Не зря же ему зрение вернули! Уже пять лет ждет. А что особенного в тех ергенях? Санька помнит, что похожи они на местные предгорные холмы, только вот ни яблонь, ни груш, ни урюка на них не растет. Ничего не растет, кроме ковыля. Санька однажды дерзнул спросить деда, разве здешняя степь не лучше Сальской? «Чужая земля не мила, как мясо хорька, горька», – ответил ему дед калмыцкой поговоркой. Но мы же кочевники, упорствовал Санька. Разве земля кочевника не там, где сейчас стоит его кибитка? Дед не ответил, но было видно, что старик расстроился. Почувствовал, что Саньке здесь нравится.

А Саньке и правда нравится. Алма-Ата – без преувеличения город-сад. И растет не по дням, а по часам. Стройки кругом. Кирпич привозят отовсюду. И он, Санька, вносит свой вклад в строительство города. Сколько он разгрузил этого кирпича за пару лет из вагонов!

Санька часто ходил смотреть, как строят японские военнопленные, которые жили в бараках за Головным арыком. Их никто не контролировал: сами приходили на работу, сами уходили. По ним сверяли часы. Материалы на стройплощадке раскладывали, как фигуры на шахматной доске. Саньку поражала их сознательность и дисциплина – наверное, такая будет у советских людей при коммунизме.

А вообще, кто только в Алма-Ате не живет! Русские, белорусы, украинцы, евреи, поляки, корейцы, ну и казахи, конечно. Настоящий интернационал. И горстка калмыцкой молодежи есть – из сосланных. С ними Санька видится по воскресеньям. Собираются у кого-нибудь на квартире, калмыцкие песни потихоньку поют. Эх, если бы деда перевезти сюда, в Алма-Ату! Нашел бы своих слушателей – не тосковал бы так по родине…

– Эй, робя, шабаш, закончили! – скомандовал Старшой.

Санька взглянул на часы. Без пятнадцати три. Быстро сегодня управились. До семи, когда откроется касса, есть время поспать. В восемь в институте начинаются лекции. Первой парой – политэкономия.

В семь десять Старшой вручил Саньке его долю. В семь двадцать, съев пирожок с картошкой и глотнув жидкого чая в станционном буфете, Санька уже бежал по проспекту Сталина в институт. В семь пятьдесят он сидел в лекционной аудитории бывшей мужской гимназии на бывшей улице Губернаторской бывшего города Верный на последнем ряду, упираясь ладонью в лоб, а локтем – в стол, с закрытыми глазами над открытой тетрадью, изображая сосредоточенную задумчивость.

– Спишь? – Данила Апанасов, темноволосый крепыш с яркими, как разведенный водой медный купорос, зелено-голубыми глазами, казался не на шутку взбудораженным.

– Угу, – кивнул Санька.

– Щас в момент проснешься! – пообещал Данила, огляделся и полез во внутренний карман куртки. Достал пачку картонок с обтрепанными краями, перетянутую бельевой резинкой, и под столом передал Саньке.

– На, смотри. Только не спались!

Но тут прозвенел звонок, вошел лектор, и Санька запихнул пачку в карман штанов.

Слушать лекции тощего, согнутого кочергой Ицхака Львовича, всегда в лоснящемся черном пиджаке и коротких брючках, всегда смурного, было тяжелым испытанием. Сейчас же он казался совсем потерянным. Долго раскладывал на кафедре листочки, прилаживал на лысине остатки смоляных с проседью волос, потом шумно высморкался и оглядел поверх очков аудиторию.

– Сегодняшнее занятие посвящено новому гениальному произведению товарища Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР». Великий мыслитель современности прозорливо обосновывает возможность построения социализма в отдельно взятой стране даже… – Ицхак Львович поднял вверх подрагивающий палец, – даже в условиях враждебного окружения.

Санька застрочил в тетрадке. Данила пихнул его локтем:

– Потом у девок конспект возьмем. Смотри лучше!

Санька на ощупь достал пачку, снял резинку. Скосил взгляд – и его жаром обдало, словно махнули в бане горячим веником. Это были фотокарточки с обнаженными девушками, судя по надписям – немецкие. На самой верхней светловолосая фрейлен сидела на увитых цветами веревочных качелях в чем мать родила с букетом роз между ног. Внизу подпись латиницей: Флора. На другой девица в чулочках и шляпке с вуалью опиралась обнаженным бедром о капот узкомордой машины. Звали девицу Сабиной. А на третьей… Эльза! Лежа на диване, сняв все, кроме остроносых белых туфелек, она блаженно улыбалась, любуясь длинной ниткой жемчуга, зажатой в руке. Девушка на фотке была невероятно похожа лицом на его Эльзу. А может, и телом… Ведь дальше быстрых поцелуев в темноте за сараями у них не дошло. Он только-только собирался купить для нее пудру «Кармен», а тут…

– Товарно-денежные отношения при социализме неизбежны и потому допустимы. Но при движении к коммунизму происходит их диалектическое снятие и переход на прямой продуктообмен, учит нас вождь, – голос лектора был слышен как сквозь вату.

– Пробирает? – задышал ему в ухо Данила. – Хороши кралечки, а?

– Откуда у тебя? – только и смог спросить Санька.

– У бати нашел. Военный трофей.

– Нам надлежит добиться существенного роста культурного уровня советских людей… – Ицхак Львович снова поднял дрожащий палец.

Закончить он не успел. Дверь распахнулась, и в аудиторию без стука ворвалась Лидочка, секретарь деканата. В руке у нее была зажата бумага. Всегда живое выражение словно вдруг стерли с ее лица, оставив лишь побелевшие губы и огромные застывшие глаза. Ицхак Львович выскочил из-за кафедры.

– Что, Лидочка, что с вами?

– Умер, – прошептала Лидочка