Легкое дыхание - Иван Бунин

— Кого его? — спросил гимназист.

— Да арестанта, грузинта этого.

— Стой, — перебил старик, — ты толкомрасскажи. Где вы стояли?

— Опять двадцать пять! — притворно-досадливосказал Пашка. — Вот чудак, не верит ничему. Стояли мы в этих, в НовыхСеняках…

— Знаю, — сказал старик. — И мы там стояливосемнадцать дён.

— Ну, вот видишь, — значит, я не пустое брешу имогу тебе все это приблизительно рассказать. Мы там, брат, не восемнадцать дён,а цельный год семь месяцев стояли, а арестантов этих обязаны были до самых доЗухден препровождать. Арестанты эти были прямо что ни на есть самые главныепреступники, бунтовщики, и, значит, всех их, десять человек, в горах поймали ик нам представили…

— Стой, — перебил гимназист, — а как же тымне говорил, что не стал бы бунтовщиков стрелять, а скорее офицера, какой будетприказывать стрелять, застрелишь?

— А я и отцу родному не спущу, когда надо, —ответил Пашка, мельком взглянув на гимназиста и опять оборачиваясь кстарику. — Я, может, и пальцем бы его не тронул, кабы он не задумалпогубить нас, а он на хитрости пошел, и могли мы за него цельный год варестанских ротах пробыть, а тут даже благодарность получили, немножко поумнейего оказались. Ты вот послушай, — сказал он, делая вид, что говорит толькосо стариком. — Мы их честно-благородно вели. Озорства этого ничего с нимине делали, бить там, например, али прикладом подгонять… А один, худой этакий,малорослый, все идет и на живот жалится, до ветру все просится. Еле кандаламибрянчит. Наконец того подходит к старшому: «Дозвольте на телегу лечь». Ну, емуи дозволили, как путному. Только приходим в Зухдены. А ночь — хоть глаз выколии дождь холит. Посадили мы их на крыльцо, стережем, у кажного, конечно, пофонарику в руке, а старшой в камеру отлучился, решетки в окнах пощупать:известно, затем, что целы ли, мол, не подпилены ли какой пилкой фальшивой…

— Обязательно, — сказал старик. — Он должонпо закону все в исправности принять.

— Про то и толк, — подтвердил Пашка, опятьторопливо пряча зажженный серник в руки, сложенные ковшиком. — Вот ты этодело знаешь, тебе и рассказывать интересно. Ну, пошел старшой, — продолжалон, давя спичку и пуская в ноздри дым, — пошел, осматривает, а мы стоим,клюем рыбу, — спать мочи нет как хочется, — а грузинт этот как вскочитвдруг да за угол! Он, понимаешь, значит, еще в телеге все это дело как следуетобдумал, разрезал чем ни на есть ремень кандальный округ пояса, спустил кандалыс себя, подхватил вот так-то рукой, — Пашка нагнулся и, расставляя ноги,показал, как подхватил арестант кандалы, — да и дёру! А мы с Козловым, небудь дураки, фонари покидали и — за ним: Козлов тоже за угол, а я прямонаперерез. Бегу, а сам все норовлю поймать, где зук, где то есть кандалы егозвенят, — дуром-то, думаю, и стрелять нечего, — наслышал наконецтого, — раз! Чую — мимо. Я в другой — опять, слышу, мимо. А Козлов лупитпо чем ни попало, того гляди меня срежет… Взяло меня зло: ах, думаю, глаза твоилопни! — приложился, вдарил: слава тебе, господи, сорвался, слышу, зук,видно, упал. Выпустил еще два патрона в энто место, бегу, а он и вот он: наземи на заде сидит. Сел, руками уперся в грязь, зубы оскалил и храпит: «Скорей,говорит, скорей, рус, вдарь меня в это место штыком», — в грудь, то есть.Я навесил с разбегу ружье — раз ему в самую душу… аж в спину выскочило!

— Ловко! — сказал старик. — Дай-ка затянутьсяразок… Ну, а Козлов-то где ж?

Пашка быстро, крепко затянулся и сунул старику окурок.

— А Козлов, — ответил он поспешно и весело,польщенный похвалой, — а Козлов бежит и не судом кричит: «Ай угомонил?» —«Угомонил, говорю, давай тушку тащить…» Взяли его сейчас за кандалы и поволоклиназад, к крыльцу… Я его как жожку срезал, — сказал он, меняя тон на болееспокойный и самодовольный.

Старик подумал.

— И по рублю, говоришь, наградил вас?

— Верное слово, — ответил Пашка, — прямо изсвоих рук дал, при всем полном фронте.

Старик, покачивая шапкой, плюнул в ладонь и потушил в слюнеокурок.

Иван не спеша сказал сквозь зубы:

— А дураков, видно, и в солдатах много.

— Это как же так? — спросил Пашка.

— А так, — сказал Иван. — Ты что должен былделать? Ты должен был не волочь его, а послать с рапортом товарища, а сам сружьем стать при мертвом телу. Теперь расчухал ай нет?

III

Федот заговорил, когда все помолчали и побормотали: «Да-а…ловко…» — еще проще.

— А вот я, — начал он медлительно, лежа на локте ипоглядывая на темную, неподвижно торчавшую перед ним на звездном небе фигуругимназиста, — а вот я совсем задаром согрешил. Я человека убил, прямо надосказать, из-за ничтожности: из-за козе своей.

— Как из-за козе? — в один голос перебили старик иПашка.

— Ей-богу, правда, — ответил Федот. — Да вывот послухайте, что за яд была эта коза…

Старик и Пашка опять стали закуривать и уминать солому,приготовляясь слушать. А Федот серьезно и спокойно продолжал:

— Из-за ней вся и дело вышла. Убил-то, конечно,ненароком… Он же меня первый избил… А потом пошла свара, суд… Он пьяный пришел,а я выскочил сгоряча, вдарил бруском… Да об этом что говорить, я и так вмонастыре за него полгода отдежурил, а кабы не было этой козе, и ничего бы небыло. Главная вещь, отроду ни у кого у нас не водилось этих коз, не мужицкоеэто дело, и обращенья с ними мы не можем понимать, а тут еще и коза-то попаласьлихая, игривая. Такая стерва была, не приведи господи. Что борзая сучка, тоона. Может, я и не захотел бы ее приобретать, — и так все смеялись,отговаривали, — да прямо нужда заставила. Угодий у нас нету, простору илесов никаких… Прогону своего у нас спокон веку не было, а какая мелочнаяскотина, так она просто по парам питается. Крупную скотину, коров мы на барскийдвор отдавали, а полагалось с нашего брата, мужичка, за всю эту инструкцию дведесятины скосить-связать, две десятины пару вспахать, три дни с бабой на покосеотбыть, три дни на молотьбе… Сосчитать, сколько это будет? — сказал Федот,поворачивая голову к старику.

Старик сочувственно подтвердил:

— Избавь господи!

— А козу купить, — продолжал Федот, — ну, отсилы семь али, скажем, восемь целковых отдать, а в напор она даст бутылкичетыре, не мене, и молоко от ней гуще и слаже. Неудобство, конечно, от ней та,что с овцами ее нельзя держать — бьет их дюже, когда котна, а зачнет починать,злей собаки исделается, зрить их не может. И такая цепкая скотина — это ей наизбу залезть, на ракитку, — ничего не стоит. Есть ракитка, так она еебеспременно обдерет, всю шкурку с ней спустит — это самая ее удовольствие!

— Ты же хотел рассказать, как человека убил, — струдом выговорил гимназист, все глядя на Пашку, на его лицо, неясное в звездномсвете, не веря, что этот самый Пашка — убийца, и представляя себе маленькогомертвого грузина, которого волокут за кандалы, по грязи, среди темной,дождливой ночи, два солдата.