Русская нарезка - Павел Кушнир

Лётный клуб закрыт до февраля точно, там как видно бу­дет, возможно кризис и по ним ударил. В июле полное сол­нечное затмение в Индии, Китае. Плачут о погоде, ждут об­лаков и дождей. Шансы на чистое небо в Китае выше.

Ультимативный приказ в числе прочих до пятнадцатого января сдать с нужными печатями санитарную книжку, или увидеть себя не допущенным до работы. С августа тянул с дерматовенерологом. Мало кайфа в пластмассовую белую стрелку суют глубоко в залупу. Читаю Астафьева. Пюпюжл- дрбдт и волк-машина в русской литературе (в Русской Лите­ратуре) всплывает редко (но метко). Птица той правды, что враг русскому сердцу, она не всегда обходит русским сердцем сбитые строки стороной. Дамкино «гай — ююю — гав!». (Мой сосед Рабинович три раза в день жрёт, присмотритесь к нему.)

В консу сегодня зашёл вечером. Шёл по коридору третье­го этажа. За мной — увязалась — маленькая девочка. Шла в метре у меня за спиною и сама с собой вслух говорила о ка­ком-то сундуке. «И потом стали пропадать. Зачем ты всё рас­сказываешь про сундук? Давай не говори больше о нём! А о чём рассказывать? Давай лучше о том, как дяди с тётями по­ют! А о сундуке больше не говори!» Коридор кончился лест­ницей, неужели дальше пойдёт, вдруг она мне: дядя, а вы куда идёте? Обернулся: не знаю, а как ты думаешь? Она: «Здесь был сундук. В него нельзя заглядывать. Если кто заглянул, то потом люди стали пропадать!» Сказал, что не заглядывал в сундук, а ты? Сказала, что тоже нет, потому что сейчас его закрыли и связали. (Надолго ли?) Ей года четыре, чёрные волосы под горшок, блестящие глаза. Я пошёл по лестнице вниз, а она побежала обратно по коридору.

К Земле приближается комета Лулинь. Она коснётся нас хвостом. Кода синей изрезанной книжки про летающие та­релки. Чернобыль — полынь. Откровение рядом. Если автор этой коды жив... Объявление — аванс за февраль не будет выплачиваться по причине отсутствия финансирования. На «Взрыве» Баранёя в стеклянном кубе под «Strangers in the night» Синатры вился, ломался, выгибался, метался, дёргался человек, корчился, как червь под амфетамином. Лейтенант познакомил меня с бомжом по имени Лев. Повёл, утешая, хватит мне и одной работы, ругая, что потерял влияние на Обезьянова, упустил его, профукал.

Бомж сидел около лестницы у входа в Пиццу Миа, кото­рую, кстати, Обезьянов упорно называл Сандэем. Он выста­вил руку с из кофейного автомата пластмассовой чашкой, локоть на колено, зажмурился. Лейтенант подвёл тихо — смотри, как сидит. Не глубоко бездомный, руки свежие, бо­рода блестит. Правда, одежда в жестоком пиздеце. Запах твёрдый, постоянный, настоящий дух бомжа. Лейтенант вы­нимал из кружки монеты по одной, Лев пошевелился, от­крыл глаза. Кивнул. Что там осталось, сказал бомж, на что там смотреть. Потом, в духе, сказал Лейтенант. Пускай по­смотрит в теле, сказал бомж. Они вроде как спектакль разыг­рывали передо мной с разговорами о теле и духе. У Лейте­нанта маска под маской, у него и Двадцать Восьмое — день маски. Актёр слабый, но, будь он человеком, уверен, профес­сионально полифонической пургой. Себе выбрал маску, дру­гим навязывал маятник. Мы впаривали Риму зверей. Обезья- нова преследует собственный хвост. Я не изучал латынь. На улице холодно. Ко мне домой нельзя. Я ночевать не оста­нусь, обещаю. У него есть лоджия, можно посидеть на лод­жии, чтобы, Лёвушка, вся квартира не провоняла.

В консерватории конкурс юных вокалистов, по коридорам ходят группы тяжёлых вчёсывающих взрослых, и среди них, из глубины, из середины свиты зрелых тел на тебя тихим светом живые глаза. Попёрли меня из класса, поплёлся вниз, в холле увидел Женю, мимо пронесли пылесос, завтра она летит в Москву с оркестром, назад поездом, ждёт Диму, ждёт его долго, даже не один час, сидит одетая внизу, говорит, что её к нему не тянет, не хочет серьёзных отношений, он звонит ей по двадцать раз в день, пишет эсэмэски, как он соскучил­ся, в четыре утра согласился отвезти её на машине в аэро­порт, сказал, для меня неважно, в четыре там или когда, есть ещё другой, этому тридцать, а Диме двадцать четыре, разни­ца потрясающая... Эсэмэски Димы все в смайликах и он за­канчивает вопросом — не могу же я не ответить на эсэмэску, которая кончается вопросительным знаком? Ему важно, что я чувствую. А у того Мерседес. Я спросила сколько он стоит. Полтора миллиона. Многие девушки уже из-за этого стали бы встречаться с ним. А меня не тянет, и всё. И к Диме тоже. Но не хочу терять его как друга. С тем, тридцатилетним, всё понятно, ему нужна жена. Я не готова к этому. К тому же он говорит: я никому не доверяю. Говорит: у меня нет друзей, зачем они? У меня есть хорошие приятели. Но мне они не друзья. А Дима, у него рост — два метра восемь сантимет­ров — он говорит, я большой ребёнок — он правда как ре­бёнок — я нужна ему больше, чем он нужен мне

Но ждёт его час и больше в холле консы, одетая, куртка застёгнута, пьёт кофе, говорит что устала и если честно хо­тела просто поехать домой и лечь спать а то завтра работа потом на день рожденья в кафе «Гавана» дальше поспать не выйдет летим в Москву, в шесть утра прилетаем, в час кон­церт, передам от тебя привет Саше Лунегову. Кто-то сдаёт ключ от класса, подхватываю, иду наверх, навстречу тётки, мы ищем класс, какой-нибудь, вам разве не выделяют, дайте нам позаниматься, у меня сольный концерт, когда, через ме­сяц, а у нас завтра конкурс. Девочка, у которой, собственно, конкурс, молчит и смотрит из центра хитро, с интересом, сочувствием, я говорю: у вас есть монетка? Давайте монетку бросим? Тётка в пуховике долго роется в левом кармане, дос­таёт монетку — пятьдесят копеек, протягивает мне. Брошу на пол, чтобы честно и все видели; орёл — то есть этот солдат с копьём — я остаюсь заниматься, решка — класс ваш, соглас­ны? Они согласны. Девочка улыбается, свита серьёзно следит за исходом дела, кидаю монетку; решка. Ухожу, занимайтесь, монетку сохраните, удачу принесёт, всё-таки конкурс. В ко­ридоре чувиха говорит: что, добрая душа? Я говорю что у меня может быть и совсем нет души. Такого не может быть! — с неожиданной тёплой в голосе нотой...

Фильм хороший. Об одиночестве, любви к жизни. Осо­бенно хорошо, где он старик, а она девочка. Начался в де­вять, он