Русская нарезка - Павел Кушнир

человечно, сколько лажи, какой чест­ный звук! Хорошо что могу им спокойно восхищаться — дальнего любить легче — неужели можно так искренно, со­держательно, глубоко и просто играть... Купил значок с Кур­том Кобейном, надену завтра на сцену. Сначала с утра на ра­боту. Уже не в силах отменять или переносить. Стирать оде­жду не стал, пускай в старом, в грязном... Два-один в нашу пользу, продавили финнов.

На стене здания филармонии, если смотреть со стороны улицы Ленина, странная реклама. Надпись «ЕВРОПА АП­ЛОДИРУЕТ СТОЯ». Не понимаю это особое чувство гор­дости за то что поставил кого-то в нужную позу. Тон фразы то ли военный, то ли тюремный. Рабская ненависть к Евро­пе. По сальному глянцу от взглядов на эти три слова ясно что половина прочитавших не поняла второго. Крепко задума­лись над что именно делает. Интересная по форме фраза. Дирижёр испуган, как всякая тварь, хорошо себя знающая, любящая больше всего при свете. Там два дирижёра, Лисс и Энхе. Из-под купола филармонии барабанят пустые прожек­тора. Там Европа тихо аплодирует, в очках и нескладная, как Фауст — после концерта на месте оваций потухающие фе­ромоны — ситуация потеряла социальную остроту, кнут сгнил, гордость острижена. Лисс — Жукк, солёный фрак охитинел на его дряблой спине. Он роняет палочку как ста­рик сначала палочка выпадает из руки мгновение спустя он её роняет. Европа аплодирует одной ладони хлопком — ди­кий и грустный звук. Снега стало больше. Сложно организо­ванная материя меняет свойства пространства-времени.

Если раскидывать объедки, сыпать крошки, разливать во­ду, то рано или поздно произойдёт что? Правильно, заведут­ся тараканы. Ёжиков постоянно насвистывал темы фуг из Хорошо Темперированного Клавира, расшвыривал по дому ноты Гольдберг-вариаций, сюит, Партит, слушал Высокую Мессу. Я предупреждал его, что так нельзя, заведутся бахи, но придурок не верил. Через месяц появились первые башики. Мы пили с Ёжиковым пиво. Он в сортир отлить. Истошный вопль. С расстёгнутой ширинкой выбежал, перекошенное рыло, в ужасе. — Там ползает... Маленький гномик!! — Ду­рак, говорю, это башик, ты же наверное книгу Швейцера в сортире забыл и вообще постоянно свистишь темы фуг а я говорил а ты не слушал вот они и завелись. Схватил дихло- фос. Набрызгал, навонял... В сортир невозможно стало зай­ти... Бахи, что тараканы, любят темноту, но живут не к еде, а там, где ноты и книги. У Ежикова книги перемещались в сортир и выстраивались в сырую, вонючую библиотеку. Та­раканы у него, кстати, тоже были. Бахи с тараканами неплохо ладят. Бахи вообще тихие, но иногда нет-нет да и устроят хоровой концерт. У них очень странные голоса. Музыка у них тоже необычная. А вода в их присутствии становится откровенно синей. Постепенно Ежиков свыкся со своими бахами. Одного поймал в банку, разглядывал, потом отпус­тил. Ежиковские бахи были жирные, чёрные, одеты неряш­ливо, но в аккуратных париках. Музицировали редко: один концерт в четыре часа ночи Яша записал на диктофон и прокрутил мне. Похоже на раннего Мумумблу, но меньше трагедии, меньше тьмы. Весёлый музыкальный апокалипсис гномиков...

Семьдесят лет лишения свободы на семерых. Убийства под музыку на видео. Приговор выслушали спокойно. По словам Путина, банковская система помощь получила свое­временно и в нужном размере. В Буша запустили ботинком. Буш увернулся. Недалеко от сердца для пиццы есть упако­ванная тонко пластинка-дыра. Десятилетие университетской моды. Встал оделся пошёл. Ещё не проснулся уже вместо сна смотришь в окно маршрутки. Две ручки закончились у тебя в руке. У торгового центра встали на светофор. Пробираться к выходу, истошно слабо: остановите здесь! Они не любят, ко­гда «здесь». В салоне наклейка с надписью «остановка где-то здесь будет где-то там». Выполз, схватился левой рукой за деревце, правой за какой-то столб или знак, нагнулся и сбле­вал кровью на снег. Красиво, как рябина. Хотелось сидеть, но было некуда, стоял на остановке, пока не пришёл сле­дующий. На работу не опоздал и даже успел сделать кофе три в одном. Отдавал уроки, любуясь как медленно темнеет и падает снег в окне, за окном... Девица-карлик смотрит вдаль и хавает то ли чипсы, то ли воздушную кукурузу из голубого пакетика. Её взгляд на чём-то далёком и постоянном... Аме­риканский флаг во весь экран...

Событие происходит полифонически, в нескольких вари­антах, возможно несовместимых холодному уму, однако рав­но истинных. Молния бьёт по высокому дереву. На улице, узкой, вечно в ларьках и пробках, сейчас манящей, тогда же постылой, он... Совсем низко, на высоте десяти этажей, кис­лая мокрая дымка летит стремительно, облака стоят по срав­нению на месте с ней... в каждую клавишу всем весом ру­ки — это русская школа, неуместная к пластмассе... старик в переходе около вокзала ночью играл на маленьком детском синтезаторе сонату Бетховена... Рот приоткрыт, большое, но высохшее лицо, шляпа, прислонился согнувшись к стене вы­разительно в профиль издалека, ему сунули десятку — он зажал меж двух пальцев левой руки, не только правой не пе­реставая играть, но и левой удерживая пару нот. Ещё на де­вятьсот пятого знаю один всегда сидит вытянув ноги, как еловые лапы, в валенках, меж ног шапка, деньги не убирает, иногда лежит уже много, за край шапки выбирается, подра­гивает зима метро всегда сквозняки, валится по ту сторону, он смотрит спокойно. Я сижу здесь не ради денег. Я часть мира на своём месте.

Высокая температура — люблю этот кайф — не только замедляет время, но становятся обыденные вещи значитель­ными, приятно курить сигарету, приятно читать. На работу забил опять. Просто позвонил и сказал я не приду. Дочитал «Частицы». Жалко Аннабель. История переползает дату из­дания. Боюсь, варианты будущего — территория полифо­нической пурги. Любая гласная вместо законных, чтобы вол- ковать слово и перенести в пургу. Потом оно читается на­оборот. Не только поэта — далеко заводит речь. Размером с собаку; живёт в ящике с опилками, чрезвычайно неприхот­ливо к еде и способно сочинять гениальную музыку. В по­мощь исписавшимся композиторам (жалко исписавшихся композиторов...) — так, Сальери держал в подвале Бахокюи, показывал его музыку Моцарту. Гнилой гнозис завода поли­фонической пурги имени Лейтенанта Лябжясчыкова. Стран­ная выходит лестница. Вершина фактически в прошлом. Со­ставная гора. Климатический пояс. Ты — мой снег. Превыше облаков, из которых обычно и падает снег — вниз. Чис­тый — вечный... День начинался с молодёжных волнений в Греции...

Греческий закон запрещает ментам без постановления су­да проводить операции на территории высших учебных за­ведений... Столкновения, студенческие волнения... Хочу к ним — с ними вместе — бунтовать и писать на стенах — «здравый смысл — вот та рана, что ближе всего к солнцу» — пусть