Говорит Москва - Ирина Богатырева

Крутанул. Ни звука. Ни капли.

– Ну, вот видишь. Я же говорю, так нельзя. – Он поднял голову и произнёс это куда-то наверх, в потолок.

Ну да, конечно. Электричества нет. Воды тоже. Всё отключают перед сносом. Или не всё…

Мысли буксовали, но он уже двигался, действовал. Снова вышел из квартиры и спустился в подъезд. Завернул за лестницу. Да, так и есть – дверь в подвал. Замок. Старый, навесной. Просто из интереса повертел в руках – душка выскочила сама: не заперт.

Хм, хорошо же…

Открыл дверь – и оказался перед пахнущей сыростью и плесенью темнотой. Темнота была как стена, плотная и влажная. Казалось, рукой можно ощупать. Соваться туда не хотелось. Свет бы, фонарь или что. В голове шумело всё настойчивей, соображал всё туже. Свет бы, фонарь хоть какой. А мобильник? Стал хлопать себя по карманам. Брюки. Пиджак. Телефона не было.

Чувство потери оказалось притуплено головной болью. Может, всё-таки, ну его к лешему, этот дом? Взять да уйти – что случится-то? Да ничего!

А что не случится…

Гонял в голове, как газетные обрывки, которые валялись в пустых комнатах. И тем временем медленно продвигался вперёд, на ощупь, выставив руки. То и дело спотыкался обо что-то. То и дело ударялся обо что-то.

Трубу нашёл головой.

– Блин! Ну, блин! – Он присел, согнулся, схватившись за лоб. Под ладонью вспухала шишка. Гудело знатно.

Осторожно, чтобы не шарахнуться снова, выпрямился и стал ощупывать трубу. Она была запотевшей. От ощущения холодной влаги на пальцах горло свело. Только так и понимаешь, как же хочется пить.

Кран оказался под рукой, и он даже замер. Потом медленно ощупал его: кран как кран, вот вентиль, вот носик. Ну, и чего ты такой обалдевший? Всё ждёшь чего-то, какой-то подставы. А он вот – кран как кран. Крутанул вентиль и отскочил: шарахнуло под напором со всей силы, он не ожидал.

В темноте било в бетон под ногами, разлеталось во все стороны, шумело. Брюки и ботинки уже промокли.

– Так вот, да? Ну, что, по ходу, живём. Ладно. Уговорила. Остаюсь.

Он долго пил, шлёпая вслепую губами, как лошадь. Потом умывался. Сунул голову под струю, чтобы смыть пыль. Прошёлся мокрыми ладонями по брюкам и пиджаку, ничего не видя. Потом снова мыл руки и пил.

И, выбравшись в подъезд, почувствовал себя бодрее, чем раньше. Голова почти не болела.

– Ну что, у нас есть целый день, чем займёмся? Можно, например, добыть огонь. Что для этого надо? Спички или зажигалку? Кремень и огниво? Линзу и солнечный свет?

Он поднимался наверх, с каждым словом отсчитывая степени. Окна подъездных окон пылали. Было душно, пахло пылью. Свернул на третий, в первую квартиру. «Свою», как он её уже называл.

– Надо было курить, тогда не было бы проблем. Сейчас были бы и спички, и зажигалка. А вот дядя Лёша, безногий после войны, курил, и спички прятал в воздуховоде…

Он стоял на кухне, оглядываясь. На полу были светлые следы в том месте, где некогда стояла мебель. Вдоль всей стены – столы, шкафы, что у них тут было? Большая печь, три стола, два шкафа – вот там и там. Верёвка для белья через всю кухню. Простыни пропитывались запахами пищи, вытяжка работала плохо. В воздуховоде дядя Лёша, безногий после войны, прятал ворованные у всей квартиры спички…

Он так ясно всё это увидел – печь, столы, супы в больших кастрюлях, бельё кипит в тазу, тряпки висят на верёвке от стены к стене, – как будто проступило, нахлынуло – и откатило. Зажмурился. Но нет, ещё рано, ещё не началось. Вон он, воздуховод, высоко же, и как дядя Лёша туда долезал?

В очередной раз пошёл обходить квартиру. Коробку бы или доску. Лучше, конечно, стул, но откуда тут взяться стулу? Всё давно вынесли, сломали, сожгли. Сожгли, сломали, вынесли, – твердил про себя со странным злорадством и почти расстроился, когда нашёл стул.

Тот стоял в соседней квартире, в маленькой-маленькой комнате, не комнате даже – кладовке без окон, у входа. В темноте не сразу заметил. Уже уходил – вдруг блеснул блик на лакированной ножке. Как будто ждал его. Как будто специально подбросили.

– Так, да? Ну, ладно. Ладно.

С находкой Артём вернулся в кухню. По дороге рассмотрел – хороший, прочный стул, изогнутые ножки, изящная спинка. Обивка порвалась, ну да не проблема. Мне вообще не до обивки.

Он впечатал стул в пыль под воздуховодом и взлетел под потолок. Пальцы нащупали бетонную пустоту за решёткой. Тут же стали чёрными и заблестели от жирной копоти. Дядя Лёша, а дядя Лёша, как жестоко ты нас обманул. Или тут есть другая вытяжка? Или другая кухня?

Хотя стоп. Стоп-стоп-стоп-стоп. А какой сейчас год? Нет, в смысле, не сейчас – там, у них, какой? Тридцатые. Всего же ничего – только тридцатые. Тридцать пятый, тридцать седьмой – типа того. Дядя Лёша ещё не безногий. И спичек он в воздуховод ещё не положил.

Артём спрыгнул и сел на стул верхом. Положив голову на спинку, уставился перед собой. Очень интересно. Оказывается, тут есть логика. Как ни странно, но кажется, кажется, логика есть…

Его вдруг подкинуло. Спрыгнул со стула, выскочил в коридор. Двери глядели равнодушно, все одинаковые, грязно-белые. За которой из них спал прошлой ночью? Открыл одну. Не та. Другую. Не та.

Нужной оказалась третья комната.

Так, вот здесь они жили – Толли с семьей. Бедный Толли. Ну, ладно. Напротив – две сестрицы. От их двери отсчитать три шага. Налево, направо? Она сказала: на восток. Где здесь восток? Закрыл глаза, попытался представить дом, солнце над ним. С какой стороны утром будет солнце? Ну, ладно. Предположим, там запад. Три шага сюда.

Раз, два, три.

Другая дверь. Нет, что-то не так. А, да! Конечно! Три шага маленькой девочки. Пятилетней? Какого она роста? Ладно, попробуем снова. Раз… Два… Три… Присел, костяшками пальцев постучал по плинтусу. Ого, вот оно – щель возле косяка. Явная такая щель. Подцепил пальцем – плинтус отошёл, как будто только этого и ждал.

Стекляшка. Маленький, плоский, зеленоватого оттенка осколок бутылки. Обтёртый, без острых углов, но не потерявший прозрачности. Под ним – фантики от конфет.

«Конфект, – написано на первом, – “Красный флот”. Государ. кондит. фабрика “Красный октябрь”, Москва». Синий ледоход «Истребитель» бороздит зелёное море, синие рыбы в зелёных волнах на обрезе фантика.

«Карамель “Руслан”», – прочёл на втором. Той же фабрики «Красный октябрь». Башка витязя торчит из земли. Руслана пока не видать, Руслан ещё не появился. Башка ждёт-пождёт, а витязя всё нет.

До сих пор нет.

«А.С. Пушкин и няня Арина Родионовна», – значилось на третьей обёртке. Сложивший руки на груди поэт с портрета Кипренского с отсутствующим видом внимает довольно криво нарисованной в профиль старушке с вязанием. Полнотелая, с мужским лицом, нос с горбинкой и усики под ним. Серые букли из-под зелёного платка. Кажется, она рассказывает поэту не сказки, а о страданиях пролетариата – с такими же лицами изображались в те времена подпольные собрания ранних революционеров. «1837 год, – значилось слева над портретом, – юбилей А.С.Пушкина 1937 год», – уточнялось в правом углу.