Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

большой ценностью, мы, разумеется, сильно заблуждаемся. Так нам неизменно говорили повсюду. Они оказывались либо слишком большими, либо слишком маленькими, граненными там, где их не следовало подвергать огранке, и наоборот, и никогда у нас не было полного гарнитура. Времена сейчас тяжелые, никто ничего не покупает… Однажды в крупном ювелирном магазине в Париже, когда я продавала одно очень дорогое для меня украшение, в зал вышел отец владельца, дрожащий старик, о чьем существовании никто не подозревал. Несомненно, его позвали, чтобы я не сомневалась в порядочности фирмы. Сын почтительно, но решительно объяснил мне, как мало выгоды он получит от сделки; он готов купить у меня вещь, но только ради того, чтобы доставить мне удовольствие. Временами он поглядывал на отца, ища поддержки, и старик молча и серьезно одобрительно кивал, хотя было ясно, что он не понимал ничего из происходящего. Семейная сцена разыгрывалась из-за вещи, которую им очень хотелось купить. После многочисленных вздохов, заверений в почтении и жалоб на нынешние трудности они назвали мне непомерно низкую цену. Я вышла от них в отчаянии, кипя от отвращения. Ту вещь я им так и не продала, хотя прежде они получили от меня много других. В конце концов я продала украшение знакомым по очень низкой цене; к последствиям этой продажи я вынуждена буду еще вернуться позже, так как они оказались весьма важными.

Но, возвращаясь к нашему первому опыту: увидев, как нерешительно мы ведем переговоры, полковник Бойл вмешался, и дело пошло. Рубины были проданы; мы получили деньги.

Теперь мы могли строить планы на ближайшее будущее. Мы найдем место, где можно будет поселиться всем вместе, и муж поедет в Румынию за нашим сыном.

Как-то летом мы вернулись после выходных, проведенных за городом, и стали разбирать почту. Я увидела письмо от свекрови. Она регулярно писала нам раз в неделю, сообщая о мальчике, и до последнего времени его состояние неизменно было превосходным. Предыдущее письмо, правда, было не таким радостным, но в нем не было ничего тревожного. Хотя письмо было адресовано мужу, я вскрыла его сама. С самой первой фразы я поняла: что-то случилось. Меня охватил ужас. Наскоро пробежав первую страницу с длинным вступлением, я перешла ко второй странице и прочла в самом конце ее страшное известие. Наш сын умер.

Как безжалостно смерть преследовала нас! Неужели она истребит нас всех?

Нашему сыну исполнился ровно год. Он стал четвертым близким мне существом, которого я потеряла в течение нескольких месяцев. Письмо с известием о его смерти почти не содержало подробностей, и о том, как все произошло, мы узнали лишь впоследствии. Мальчик был здоровенький, регулярно набирал вес и хорошо развивался. Но летом, когда началась жара, он подхватил кишечную инфекцию. Вначале болезнь не внушала беспокойства, но внезапно, за один день, ему стало резко хуже, начались судороги, и он умер. Ничто не могло описать отчаяния его бабушки и дедушки. В силу какого-то психологического искривления характера я стеснялась новой беды и скрывала страшную новость от всех лондонских друзей, знал только Дмитрий. Я боялась новых изъявлений сочувствия и стремилась их избежать. Мне не хотелось казаться олицетворением трагедии.

Груз у меня на сердце стал тяжелее, хотя я и без того была так подавлена смертью отца, что чувствительность моя притупилась. Много лет после того я не могла даже реагировать на радость. Казалось, во мне что-то выгорело.

Глава IX

Домашние хлопоты

Прошло лето; наступила осень. Ничто меня не интересовало. Безразличная ко всему, я избегала общества; я по-прежнему носила траур и не желала думать ни о чем, кроме своих горестей. Хотя после смерти сына я не строила никаких определенных планов, осенью мы решили поселиться вместе с Дмитрием. Мы считали, что так, во-первых, удастся сократить расходы, а во-вторых, нам будет веселее. Из маленькой квартирки мы переехали в снятый мною дом не в самом престижном квартале Лондона.

Мне пришлось вести хозяйство, то есть делать то, чем прежде я никогда не занималась. Надо было обсуждать со слугами то, в чем я совершенно не разбиралась. И нанять прислугу тоже нужно было мне, и составить меню… Мне казалось, что я должна проверять, вытерта ли пыль с крышки фортепиано и натерт ли паркет. Справлялась я из рук вон плохо. Я ничего не смыслила в домашнем хозяйстве, и все подробности ужасно беспокоили и раздражали меня. Дом оказался слишком велик для нас; когда наступила зима, серая и промозглая лондонская зима, оказалось, что дом невозможно прогреть. Конечно, в нем не было центрального отопления, а открытые камины не способны были прогреть просторные помещения. Часть комнат пришлось закрыть, чтобы не переплачивать за уголь – цены на уголь меня очень тревожили. По ночам мы лежали не только на холодных, но и на сырых простынях; по утрам в спальне было так холодно, что вылезать из постели было сродни подвигу. Дни и вечера мы проводили в той комнате, которую могли протопить, то есть в кабинете Дмитрия, где мы топили не переставая. В то время мое мнение о прославленном английском комфорте было не слишком высоким. Приятным исключением в тех условиях служила горячая ванна, но даже это кратковременное удовольствие вскоре оказалось для меня испорчено. Ванная комната была оклеена обоями, и через несколько недель обои начали отклеиваться, отставать от стен. Скоро они повисли клочьями. Наша хозяйка, жившая в соседнем доме, считала нас какими-то татарами-кочевниками и зорко следила за всем, что у нас творилось. При виде ванной она пришла в ужас и велела принимать ванны при открытом окне. Я оказалась не готова к последствиям; последовав ее распоряжению, тут же подхватила тяжелый бронхит. После того, как мы съехали, хозяйка подала на меня в суд за то, что я устроила у нее в доме турецкую баню.

С прислугой я не справлялась. Со слугами-англичанами мне еще повезло, но у нас было и двое русских слуг, и иностранцы либо ссорились с местными, либо, напротив, слишком хорошо ладили. Старая горничная, которую я привезла с собой из Одессы, очень старалась помочь, но в силу возраста пользы от нее было немного. Не зная ни слова ни на одном языке, кроме родного, она постоянно всего боялась и демонстрировала крайнюю беспомощность. Более того, и сообразительностью она не блистала.

Однажды, когда мы еще жили в «Ритце», у нее разболелись зубы, и мой муж повез ее к зубному врачу на автобусе. Перед тем, как оставить ее, он записал для