Кисельные берега - Анна Осьмак

его во снах, стремился домой всеми фибрами души – и что же? Что теперь, когда злые чары, наконец-то, пали? Почему дорога, на которую Медведь ступил с мыслью о доме, уводит всё дальше от Вышеграда? Всё дальше и дальше… И от родной земли, и от светлого образа Габруси. Унесла её колбасковская ладья с молодым мужем и вальяжными придворными по другой протоке от Цзудухэ – в столицу Великого Сяня, ко двору солнцеподобного императора, запрягающего в свою повозку огнедышащих драконов.

Милая, нежная, златокудрая… Чистая, как первый снег, недосягаемая, как облако небесное… Всё в ней волновало. И умиляло. Воспоминание о белых пальчиках или лёгком локоне на шейке заставляло сердце сжиматься. От грёз перехватывало дыхание. Они будили в душе томление неразделённого влечения. Зачем я так далеко от тебя, ненаглядная Габруся? Куда несёт меня злокозненная судьба?

Да уж… Занесла так занесла. Сначала в Сяньское царство, а ныне и вовсе к чёрту на куличики попёрся…

Страж легко выщелкнул персиковую косточку через борт и с тоской посмотрел в направлении её полёта на недалёкий берег. Белокаменный восточный город, похожий в свете закатного солнца на розовый сахар, казался сказочным миражом.

Что за город? Все они на одно лицо. Давеча только заходили в такой же, пополнить запасы перед длительным переходом до земли фараонов. Сюда капитан точно не планировал, но у погоды своё расписание, ей человеческие планы безразличны: внезапный вечерний штиль притормозил неугомонный дау и заставил болтаться ввиду незнакомых берегов, словно пробку в стакане.

- Что за город, капитан? – поинтересовался Медведь скорее от скуки, чем из любопытства.

Синьбао, зависший неподалёку в медитативном зареве заката, лениво сплюнул за борт и прищурился на берег.

- А, это… - он подумал немного, покачал бритой головой, словно шея у него затекла, - это Эль-Муралы, благословенная столица всемилостивейшего Шахрияра.

- Неужто? – отозвался Медведь. – Слыхал про него – матросы болтали. Правда, что ли, берёт он себе деву на одну ночь, а поутру казнит?

Капитан медленно и неохотно кивнул.

- На кой сие? – пожал плечами страж. – Либо бесом обуянный правитель тутошний?

Его собеседник скривился, словно от оскомины, поковырял носком сапога палубную доску.

- Миропонимание у него, видать, таково,- буркнул он.

- Миропонимание… - нахмурился Медведь и, ослабив пояс, устроился на бухте каната. – Злодейство это, а не миропонимание.

Синьбао облокотился на перила борта и уставился на сахарный город.

- Может, и злодейство – кто знает… Кому судить? Безгрешному разве? Так я таковых не встречал… - он кинул беглый взгляд на дремлющего вахтенного, на обвисшие паруса, вздохнул. – Пусть я, к примеру, не убиваю юных дев, но заклеймить за то другого не посмею. Ибо в иных прегрешениях замаран. В тех, что, очень возможно, всевладетельного шаха даже не коснулись – неповинен он здесь, аки младенец. Выходит что ж? Что люди могут судить друг друга только за то, в чём сами ещё не замарались? Наступил, скажем, твой сосед правым сапогом в коровью лепёшку – вот он уже и неряха. У тебя ж правый сапог чист! Хоть левый и в грязи по колено…

Медведь удивлённо покачал головой:

- Складно ты словеса в речи выплетаешь, моё почтение. Вроде как и верно всё, не подкопаешься. Только… Всё одно мнится мне в мыслях твоих несуразность некая… Будто лопату ты из соломы гондобишь.

Капитан пожал плечами и спорить не стал. Этот разговор, судя по всему, и так не вызывал у него особого энтузиазма и желания продолжать. С чего бы?

Медведь, прищурившись против красного солнца, с минуту пристально изучал темный профиль, вылепленный морскими ветрами и вольной жизнью.

- В чём же ты замарал свой левый сапог, Бао? Не в том ли, что заманывал чужестранных купцов в дальние земли великими посулами да грабил опосля?

Синьбао, наконец, повернул голову к своему пассажиру и посмотрел впервые за всё время разговора на него прямо, в лицо:

- Вот о чём печаль твоя, страж… - он покачал головой. – Так ты забудь её, я не по той части. Всё, о чём с твоим хозяином договорено, всё честно, - побуравив Медведя тяжёлым взглядом, капитан вновь отвернулся в сторону города. – Здесь другое. Другой грех пристал к моей подошве, воин…

Он помолчал немного, потом всё же выдавил из себя:

- Мог я спасти одну из тех несчастных, что Шахрияру предназначалась, но… отпустил на волю судьбы, не озаботился.

- Отчего же?

- Представь себе, воин, что есть у тебя мечта всей жизни… Есть у тебя мечта?

- Ну… положим, что…

- Накопил ты на неё звонкого серебра всеми правдами и неправдами, долгими годами и рискованными сделками со своей совестью и мутными дельцами. И что ж – выложишь всё одномоментно ради впервые встреченной девки?

Медведь вздохнул: его мечта не требовала серебра. Поэтому, наверное, ему трудно было поставить себя на место собеседника. Но всё же посочувствовал:

- Пожалуй… На подобное мало кто отважится.

- Никто! – отрезал Синьбао. – На подобное никто не отважится!

- Коли ты в этом так уверен, что же гложет тебя? Живи спокойно, капитан! Стряхни с сапога своего грязь – к убеждённым в праве своём она не липнет.

Капитан согласно кивнул. Но тут же нахмурился и выпрямился, скрестив руки на груди:

- И всё ж таки… Как подумаю о судьбе её… Да как на проклятый город этот посмотрю… На дворец этот чёртов беломраморный – зло берёт! Забавная она была. Да и привязался к ней за время пути – чего уж… Пока вёз из Цзудухэ с этими шакалами-купцами - чтоб им сгореть вместе с гнилым шёлком, которым они торгуют, собаки!

- Из Цзудухэ?

- Да, не так давно… Челядинка твоего хозяина. Повязали, небось, на улице да продали заезжим агарянам. Так и было. А уж она такого понасочиняла – на целое плавание сказок хватило! Давно уж никто меня так не развлекал в пути, с тех самых пор, как…

- Челядинка, говоришь? Ты о ком? У нас никто из обслуги в Цзудухэ не…

Медведь осёкся и замер посреди недоговоренной фразы.

- Как её звали? – поинтересовался настороженно.

- Себя она называла Кирой, кажется.

Медведь задумался:

- Ну, конечно… - он с усилием потёр ладонью шею. – Её похитили в тот вечер,