Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

Но в одно полнолуние Идельба не стала устраивать вылазку на террасу на крыше. В тот месяц она подолгу говорила по телефону и после каждого звонка становилась на редкость удручённой. Она не пересказывала девушкам содержания этих разговоров и не раскрывала имени собеседника, хотя по манере общения Будур и догадывалась, что им, как обычно, был её племянник. Но говорить об этом Идельба отказывалась.

Возможно, именно из-за этого Будур чутко и настороженно ожидала каких-то перемен. В ночь полнолуния она почти не спала, ежечасно просыпаясь и видя шевеление теней на полу, отходя от тревожных снов, в которых она мчалась по переулкам старого города, убегая от чего-то, что не могла толком рассмотреть. Ближе к рассвету её разбудил шум, доносившийся снаружи; выглянув в маленькое окошко, она увидела Идельбу, которая тащила бельевые шесты с террасы на лестницу. А следом – и оливковые горшки.

Будур выскользнула в коридор и подошла к окну в нише, выходившей во двор. Идельба сооружала их лестницу у наружной стены дома, за углом от того места, где дежурил у запертых ворот Ахмет. Поднявшись на стену, она окажется перед высоким вязом, который рос в проулке между стенами их дома и соседнего, аль-Динов из Нишапура.

Без раздумий, без промедления, Будур бросилась обратно в спальню и торопливо оделась, затем сбежала по лестнице вниз, во двор, завернула за угол дома и огляделась, чтобы убедиться, что Идельба ушла.

Ушла. Путь был свободен; ничто не помешает Будур последовать за ней.

Здесь она помедлила: непросто было бы описать ход её мыслей в этот поворотный в жизни момент. Она не думала о чём-то конкретном, а скорее, как бы взвешивала на чаше весов всё своё существование. Гарем, капризы матери, безразличие отца, недалёкое лицо Ахава, вечно плетущегося за ней по пятам простодушным недругом, слёзы Ясмины; сам Тури в целом, балансирующий на двух холмах по оба берега реки Лимат и в её голове; а за всем этим – огромные мутные массивы чувств, как облака, клубами перекатывающие через Альпы. Всё это теснилось в её груди, а снаружи, было ощущение, будто на неё устремлены десятки глаз призрачной аудитории, наблюдающей, возможно, за её жизнью, как звёзды, которые всегда рядом, даже если она их не видит. Как-то так. Как обычно и бывает в момент перемен, когда мы поднимаемся над повседневностью, сбросив шоры привычного, и, нагие, предстаём перед бытием, перед моментом выбора, необъятного, мрачного, ветреного. Мир огромен в эти мгновения, так огромен. Невыносимо. Все призраки мира видят его. Центр мироздания.

Она подалась вперёд. Подбежав к лестнице, она быстро вскарабкалась наверх; лестница ничем не отличалась от той, что они устанавливали наверху между террасой и крышей. Вязовые ветви были большими и крепкими, по ним оказалось легко спуститься достаточно низко к земле, чтобы совершить последний прыжок, от которого Будур окончательно проснулась, после чего плавно перекатилась на ноги, будто так и задумывала с самого начала.

На цыпочках она вышла на улицу и повернулась в сторону трамвайной остановки. Сердце стучало у неё в груди, и, несмотря на холод, ей было жарко. Она могла или сесть на трамвай, или пойти прямо по узким улочкам, таким крутым, что в нескольких местах они превращались в лестницы. Она рассчитывала, что Идельба отправилась на вокзал, но если она ошибалась, на надежде догнать её можно было поставить крест.

В такой ранний час девушке из хорошей семьи не пристало ездить на трамвае одной, даже в вуали; впрочем, девушкам из хороших семей никогда не пристало гулять одним. Поэтому она бросилась вниз по ближайшей проулочной лестнице и помчалась маршрутом, петляющим через двор, парк, аллею, лестницу, увитую розами, коридор, образованный японскими огненными клёнами, и дальше, дальше, знакомой дорогой к старому городу, по мосту через реку, к железнодорожной станции. Там, на мосту, она повернулась посмотреть на клочок неба между старыми каменными зданиями, голубой дугой накрывшего розовеющую кромку виднеющегося краешка гор, как вышивка, окунутая в дальний конец озера.

Её уже начинали одолевать сомнения, как вдруг она заметила на вокзале Идельбу, читавшую расписание поездов. Будур юркнула за фонарный столб, обежала вокруг здания, зашла в двери с противоположной стороны и тоже изучила расписание. Ближайший поезд до Нсары стоял на шестнадцатом пути, в дальнем конце вокзала, и отходил ровно в пять, то есть уже совсем скоро. Она посмотрела на часы, висевшие над шеренгой поездов под крышей большого сарая, – оставалось пять минут. Она заскочила в последний вагон.

Поезд слабо дёрнулся и тронулся. Будур пошла по поезду, минуя вагон за вагоном, держась за спинки сидений. Сердце колотилось всё быстрее и быстрее. Что она скажет Идельбе? А если той не окажется в поезде и Будур приедет в Нсару одна и без денег?

Но Идельба была здесь, сидела, сгорбившись, и смотрела в окно. Будур собралась с духом, ворвалась в купе и, рыдая, бросилась к ней.

– Прости меня, тётя Идельба, я не знала, что ты уезжаешь так далеко! Я пошла за тобой, только чтобы составить тебе компанию. Надеюсь, тебе хватит денег, чтобы заплатить и за мой билет?

– Ах, во имя Аллаха!

Идельба сначала пришла в шок, а потом в ярость; в основном на себя, рассудила Будур сквозь слёзы, хотя часть этой ярости тётя выместила и на племяннице, воскликнув:

– У меня важные дела, в которых нет места девичьим шалостям! Ах, что же будет? Что будет? Отправить бы тебя обратно следующим же поездом!

Будур только помотала головой и снова заплакала.

Колёса быстро стучали по рельсам, пересекая довольно унылую местность; холмы и фермы, фермы и холмы, низкие леса и пастбища – всё проносилось мимо с невероятной быстротой, и её почти мутило, когда она смотрела в окно, хотя ездила в поездах с детства и всегда без проблем любовалась видом за окном.

В конце долгого дня поезд въехал в понурые окраины города, похожего на Нижний Ручей, только больше: на много ли растянулись кварталы жилых домов с тесными квартирами в их стенах, людными базарами, районными мечетями и различными более крупными зданиями; а за ними начинались по-настоящему громадные здания, целый лес которых выстроился вдоль реки, с множеством мостов в том месте, где она расширялась в устье, теперь ставшем огромной гаванью, защищённой причалом, достаточно широким, чтобы вместить целую улицу, по обеим сторонам которой были открыты торговые точки.

Поезд доставил их в самое сердце этого района с высокими зданиями, и они вышли с крытого стеклом, закопчённого вокзала на широкую, заросшую деревьями улицу, разделённую на две половины огромными дубами, высаженными вдоль центральной аллеи. В нескольких кварталах отсюда находились доки и пристань. Пахло рыбой.

Вдоль берега реки тянулась широкая эспланада, ограниченная линией деревьев с красными листьями. Идельба зашагала по набережной, похожей на набережную у озера Тури, только гораздо более величественную, с которой свернула потом на узкую улочку, застроенную трёхэтажными жилыми домами, первые этажи которых занимали рестораны и магазины. По ступенькам они поднялись в одно из этих зданий и свернули в коридор с тремя дверями. Идельба позвонила в среднюю из них, дверь открылась, и их впустили в квартиру, похожую на разрушенный старый дворец.