Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов - Григорий Сковорода

Конец

Когда в обновлении мира сбылось на мне оное:

Яснее скажи: In corona sapientiura divitiae eorum.

Тогда в пустыне явился мне бес от полчища оных: «Нечестивый, кляня сатану, сам клянет свою душу». Имя ему Даймон[249].

Даймон. Слышь, Варсава, младенческий ум, сердце безобразное, душа, исполнена паучины! Не поучающая, но научающая. Ты ли есть творящий странные догма и новые славы?

Варсава. Мы-то Божиею милостию рабы господ и дерзаем благовестить Божию славу сию:

Даймон. Что есть благость?

Варсава. То же, что нужность.

Даймон. Что есть нужность?

Варсава. То, что не есть злость.

Даймон. Что есть злость?

Варсава. То, что не есть благость.

Даймон. Откуда родится нужность?

Варсава. Она есть ветвь благости и блаженства.

Даймон. Благость же и блаженство откуда есть?

Варсава. Сия ветка от древа жизни.

Даймон. Где есть древо жизни?

Варсава. Посреди плоти нашей.

Даймон. Что есть древо жизни?

Варсава. Есть закон ума.

Даймон. Что есть закон ума?

Варсава. Свет тихий святой славы, бессмертного отца небесного… Образ ипостаси его, ему же слава вовеки. Аминь.

Бес, несколько будучи смущен и водрузив очи в землю, помышлял в себе, негодуя на странности ответные. После же вопросил: «Ныне ли узаконяешь? И подлагаешь в основание лживую твердь сию, нужность не трудна?»

Варсава. Аминь говорю тебе: сколь что нужнее, столь удобнее.

Даймон. Ты ли написал 30 притчей[250] и дарил оные Афанасию Панкову?

Варсава. Воистину так есть. Сей есть друг Варсаве.

Даймон. Помнишь ли едину из них, в которой беседует Буфон со Змиею, обновившею юность?[251]

Варсава. Помню. Я оную притчу увенчал толкованием таковым:

Даймон. А-а, новый архитектон! Ныне-то ты мне попал в силок.

Варсава. Исповедую согрешение мое.

Даймон. Видишь ли, как брань на тебя твоя же воздвигает слава.

Варсава. «Если говорим, что греха не имеем, себя прельщаем…»

Даймон. Или же заколи новую твою славу ту: «Нужность не трудна».

Варсава. Новое чудо боголепное – заколю ли?

Даймон. Или если поборяешь по ней: преступника в себе обличаешь, разоряя созданную самим тобою прежнюю ограду, оградившую трудом дом (как великолепно написал ты), всякое благо.

Варсава. Не я Бог и согрешаю, не я опять-[таки] бес и каюсь.

Даймон. Ох! Слова твои взбесили меня. Иди за мной, сатана! Не о покаянии слово мое. Но разумеешь ли, что грех нарицается по-эллински ἀμαρτεία, гласит же: преступление, буйство, заблуждение, безумие…

Варсава. Вельми разумею. Грех есть слепота душевная.

Даймон. Почто же, слеп будучи, слепцов дерзаешь, узаконивая странную и неслышанную славу?

Варсава. Почто? Того ради, что каюсь.

Даймон. О ворон ночной! Кайся, раскайся, окаивайся… но не будь творец догматов новых.

Варсава. Кто же может каяться и прийти на иное, не поставив прежде новой судьбы и нового рока в основание? На чем станет? Ведомо, что дух покаяния стоит на каменном острове, поправ прежнюю злобу, облобызав же новую благодать. Сия благодать есть новый адамант, подлагаемый в основание новозиждемому граду святому. Она есть вечное зерно, откуда произрастает древо нетленных плодов и нового века. Сего ради всуе разделяешь нераздельное. Каяться – узреть берег новой славы, начать новую жизнь новым сердцем, новыми плодами – все сии ветви суть от единого древа и есть одно и то же. Как утро, свет, солнце, луч, день есть то же. Как же сказал ты мне: «Кайся, но не будь творец догматов новых»?

Даймон. Перестань, говорю, высокобуйствовать! Оставь спор и облобызай слывущую искони в народах славу сию:

Варсава. Приложи, если хочешь, и сие:

Однако смрада сего отнюдь не вмещает сердце мое. Если: будет гортань моя гробом открытым? Если возвратятся мне Лиины очи? Вепрево обоняние? Уста Иудины? Тогда разве облобызаю сию ненужную славу.