Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

В вопросе городского самоуправления совершенно то же. Опыт 20 лет в ста лицах доказал, что самоуправление в городе немыслимо, особливо в Петербурге, что это нелепость и может быть опасно, так как всегда дает возможность горсти негодяев вести Думу в оппозицию к всяким начинаниям градоначальника! И вот было бы так просто взять и городское управление в столицах подчинить градоначальнику, или как председателю Думы, или как начальнику города. Ничуть не бывало. Мин[истерст]во внутр[енних] дел боится пикнуть об этом, боится произвести революцию. И кто же выигрывает от этого? Никто! Кто проигрывает? Разумеется, правительственные интересы. И [П. А.] Грессер между [П. В.] Оржевским с одной стороны и между Думою с другой находится в тисках и половину не может того, что хочет, а если нужно что проводить, ему приходится прибегать к Высочайшей воле, что всегда невыгодно для престижа Верховной власти, ибо вовлекает Ее в арену будничных вопросов партий, интриг и страстей, вследствие чего Грессер избегает прибегать к этому способу борьбы с самоуправлением. А министр внутр[енних] дел не решается прямо и смело поднять вопрос о нелепости городского самоуправления в столице. В судебном мире то же самое. Вся Россия горьким 20-летним опытом дознала, что суд присяжных это безобразие и мерзость, что гласность суда есть яд, что несменяемость судей есть абсурд – и т. д. А между тем какое отсутствие смелости в деле переделки судебных уставов, какая будто бы премудрая осторожность, а на самом деле какой страх сделать твердо и просто то, что нужно для исполнения желания всей России и для укрепления Самодержавия в глазах судебного ведомства. И идут ощупью, и приймут полумеры. А суды все тем временем продолжают свои вакханалии.

Характерны на днях сказанные нелепости в Киевском окружном суде председателем его Богдановым по поводу дела 7 грабителей мошенников. Это бравада и перчатка, брошенные в лицо всему русскому народу. А сменят ли такого негодяя? Его и сменить надо и формулировать: увольняется за нелепые речи! Вот что говорил этот умный председатель суда[593]:

Затем вот как этот Демосфен российской Фемиды характеризует суд по совести и суд присяжных в Самодержавном русском царстве:

№ 46

Письмо, написанное о ежедневной газете

Всемилостивейший Государь!

Письмо это в одно и то же время и крик наболевшей и истомившейся души, и результат долгого мышления, озаренного светлою исходною мыслию. Смею просить прочесть оное со вниманием, а буде оного удостоите сие письмо, почти уверен в сочувствии, тем более, что оно есть в то же время итог так сказать молитв последних двух недель.

Да, увы, есть с чего истомиться. Вот шестой год, как я в душе своей ношу веру как камень несокрушимую, как солнце светлую и горячую, веру в правоту Вашего пути и в правду Ваших мыслей; вера эта растет, а между тем ее участь – бессилие и почти безмолвие посреди моря сомнения одних, равнодушия других и злобы третьих.

Душа болит от этого бессилия, но дух не падает и не слабеет, ибо во всем, что вне этого петербургского сановно-интеллигентного мира, ежедневно я нахожу несомненные доказательства того, что я прав в своей вере и что путь Ваш есть тот, которого желает и благословляет всякая честная душа в России.

В этом безвыходное положение: здесь душа болит и томится от бессилия дать вере своей голос и найти в толпе равнодушных отзывчивость этой вере; там, в России, чувствуешь полное объединение своей веры с верою других; там нет равнодушия, ибо есть надежда и желания. Здесь ничего не желают, кроме нового, как повода к толкам; там желают старого – порядка; здесь новое интересует на минуту, и конечная цель минутных похотей к новому в умах – все та же дурацкая конституция; там – конечная цель желаний – успокоиться под сенью прочного порядка вещей и почувствовать вместе с упроченною властью возврат к действительной народной жизни.

Примеров этого разногласия много. Беру первый попадающий под руки. Вся Россия буквально из конца в конец стонет и плачет над безобразным порядком вещей, силою инерции и бездушного теоретизма установившимся в мире Министерства народного просвещения. Безобразие это слишком ясно, чтобы можно было им не поражаться. Университеты стали от переполнения и от физической невозможности учиться рассадниками анархизма и растления; до 200 гимназий и прогимназий ежегодно впускают в университеты по тысяче человек, а по несколько тысяч в год бросают в омуты жизни под предлогом невыдержанных экзаменов, где эти несчастные ни к чему не пригодные или гибнут или губят других. А школ, где бы мог русский юноша научиться способу зарабатывать хлеб на месте родины – нет. Вот положение. Что же мы видим? Видим какой-то таинственный заговор. Министерство народного просвещения из страха Каткова, с улыбкою Делянова, с равнодушием [М. С.] Волконского, с бездушием [А. И.] Георгиевских и Кии что-то лепечет и ничего не смеет решительного. Катков, которому нужно, чтобы Делянов, его слуга и раб, оставался на месте, молчит, а печать, которая двадцать лет назад кричала против классицизма, когда она видела в нем залог порядка, теперь упорно молчит, видя, что эти гимназии благодаря их массе являются орудиями беспорядка. Но этого мало, известные либералы юристы в среде государственных людей, подобно печати стоявшие против классицизма и против графа [Д. А.] Толстого 20 лет назад, теперь, когда вред для государственных интересов от неправильного ведения учебного дела стал очевиден, кричат за неприкосновенность безобразий и против всякой попытки урегулировать быт университетов и гимназий, даже против профессиональных школ, под предлогом, что они слишком много могут мешать молодежи идти в университеты!