Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

Все обратили внимание на несвойственную Бунге бесцеремонность и недостаток государственного такта, проявившиеся в его Всеподдан[нейшей] записке по поводу росписи[575], где он вперед подвергает осуждению и критике те мероприятия финансовые, которые стоустная молва приписывает Вышнеградскому как проекты. Прекрасное на всех впечатление произвело назначение двух новых членов Государственного совета, [О. Б.] Рихтера и [П. Н.] Николаева. Последний вне себя от счастья! Это достойный человек. Как он сам говорит, он ждал с назначением нового министра финансов для себя – почти нищеты при самых тяжелых семейных обстоятельствах. Отрадно глядеть на его сияющее лицо. Глубоко симпатическое впечатление в всех сферах произвел сегодня слух, что в товарищи к себе Вышнеградский желал бы иметь [Ф. Г.] Тернера. Это прекрасная личность!

Вообще, я видел сегодня людей несравненно более довольных, чем недовольных, что редко бывает!

Сам же лично для себя под 1 январем записываю грустное впечатление! Прошел день, и желанного и просимого слова привета по случаю Нового года от Того, Кем живу, – не получил. Мне казалось, что счастье, столь много значащее для меня – для Него так немного стоит!

Слышу много гостиных толков про Каткова и его пребывание в Петербурге, столь продолжительное и мотивированное какими-то политическими причинами[576]. В толках этих слышится одно верное суждение; по-моему, ему основательно ставят в вину его неуменье быть скромным и осмотрительным в разговорах своих об отношениях к Главе политики. То от него узнают, что он домогается личного свидания, чтобы повлиять на политику, то узнают, что он подал такую-то меморию с критическим взглядом на нынешнюю политику русского кабинета, то узнают от него, что он резко и негодуя отзывается о том или другом. La discretion, словом, n’est pas son fort[577], и вследствие этого, разумеется, гуляют толки, которые, перелетая в Москву, уже получают феноменальные и колоссально фантастические виды и размеры.

Чем больше живешь, тем поразительнее убеждаешься, что за громадная вещь – такт, и как редко самый большой ум соединяется с достаточным количеством такта. И ведь вот что грустно: с годами ум развивается, а частенько такту не только не пребывает, но убывает. Так именно с Катковым. Его клевреты Георгиевские, Любимовы и все Министерство народ[ного] просвещения вскружили ему голову, и теперь при проявлениях большого ума он все больше поражает своею бестактностью.

Слышу тоже много толков по поводу блестящей речи князя Бисмарка[578]. Надо сознаться, что речь его так же блестяща, как положение его затруднительно. Большинство в оппозиции парламента против усиления военных приготовлений. Факт в высшей степени важный и многознаменательный. Интерес сводится к вопросу: кто это парламентское большинство, на которое так неожиданно наткнулся Бисмарк в герм[анском] парламенте, враги ли правительства, с которыми как с случайными противниками, можно не считаться, демократы, социалисты и т. под., или враги серьезные? Судя по всему, что читаешь, оппозиция эта не случайность и не шуточное явление. Она мне напомнила очень умные предсказания, несколько лет назад у меня же сказанные стариком галичанином [А.] Добрянским. Говоря о Бисмарке и о Германии, как его создании, он высказался так: «О, последнее слово объединения Германии еще впереди; и мне кажется, что оно чем дальше, тем будет сомнительнее. У Бисмарка и его идеи главный враг – не анархисты, да и не французы, а Австрия как империя Габсбургов, как католическая часть Германии и как центр, к которому всегда будет тяготеть вся южная Германия, что бы Бисмарк ни делал. Верьте мне, что скрытая ненависть Габсбургов к Гогенцоллернам, сливаясь с папизмом, всегда будет сильнее идеального объединения Германии с точки зрения Бисмарка, и всегда будет мешать в том или другом виде объединению Германии. Война может временно давать вспыхивать национальному чувству всех германцев, но сколько бы лет не длилась политика мирного объединения Германии князя Бисмарка, она всегда будет встречать непреодолимые препятствия в Габсбургах, в папизме и в южно-германских политических традициях».

Слова эти тогда, я помню, всех нас поразили своею меткостью и оригинальностью. С тех пор прошло много лет, и невольно глядя на эту картину вдруг выросшей громадной оппозиции в германском парламенте, и в такую еще минуту, когда Франция не на шутку является угрозою Германии, – невольно припоминаешь слова старика Добрянского и с вероятием останавливаешься на догадке, что это большинство голосов, нанесшее князю Бисмарку поражение в самом чувствительном для гогенцоллернского германца вопросе, – есть ни что иное, как протест южной Германии против северной и роковой признак несостоятельности мечты князя Бисмарка когда-либо увидеть Германию объединенною в единое тело и един дух…