Дух неправды - Инна Тронина

– Дурак, в общагу прёшься, да? – Таня свистнула собаке и снова зашептала: – Хоть бы Катьку дождался и спросил! Ты ведь замочил сынка очень крутого предка! Это тебе не пэтэушники с окраин, которые только пиво сосут и слэм[40]танцуют. Катькин падонок про эту банду знает, там почти все с Рублёвки! Антифа так и обалдели, что Фюрера замочили, а потом испугались. Могут на них подумать и всех повязать. Теперь твоё табло[41]по всем каналам! Особо опасный преступник, детишек кушает! Короче, смойся подальше отсюда. Клёво, что я с Джеком вышла и тебя застукала.

Таня смотрела на меня сквозь контактные линзы со звёздочками и поправляла на руке повязку с бутафорской кровью. Вчера в ресторане она объяснила, что это в их среде модно – как будто резала вены.

– Я в том, точечном доме живу! – она показала в сторону. – Флэт есть? Квартира?

– Я не буду скрываться! Ты же видела, как всё было. Не знаешь, что с другими? С Викой, с Леной? Сергея били очень…

– Да я бы его вообще убила! – вдруг зло сказала Таня. – Нас вчера в ментовке допрашивали, недавно только отпустили. Я ментам сказала, что несовершеннолетняя, да и убежала почти сразу – на помощь звать. А те трое подписали знаешь какой протоколъчик? «Фашики» никого не трогали – раз. Вы с Ганиным их оскорбили первые – два! Ты применил запрещённый приёмчик – три! Они-то не знали, что ты убиваешь людей энергией! Вроде решил остальным показать, что такое возможно, и спровоцировал драку. Паровозиком пойдёшь, если поймают. Ганину и девчонкам не в кайф конфликтовать с рублёвскими, сам понимаешь. На них не надейся, им лишь бы самим выскочить, а моё слово ничего не стоит. Пока темно, может, ещё пройдёшь, а потом точно остановят. Если повезёт, найдёшь, куда заплыть на время, хоть Новый год встретить. А потом родакам звони – пусть выручают. Ведь и те, кто на вашу драку из окон пялился, подтвердили, что ты всех бил. Катькин парень из антифа просил передать, что хороший адвокат потребуется. Даже если присяжные будут судить, придётся хреново. Своих у нас всегда пожалеют, даже если они и скины…

Я слушал её и не верил, что всё происходит на самом деле. Я, как истинный индиец, с рождения любил всё живое. Не только родителей, брата и сестру, не только родственников и друзей. Я любил солнце и звезды, ветер и дождь, землю и камни. Я любил так же естественно и незаметно для себя, как дышал, и думал, что иначе нельзя. И я любил Вику даже сейчас, несмотря на то, что произошло. У нас принято перед свадьбой составлять гороскопы. И хотя наш союз астрологи сочли нежелательным, я упросил родителей проигнорировать их. Несмотря на внешнюю мягкость, я всегда добивался желаемого. Переубедить меня не могли даже мать с отцом. Да, я склонялся перед их авторитетом, но думал всё равно по-своему. И сейчас, кажется, пожалел об этом.

Таню кто-то окликнул, и она убежала. Во двор въехала милицейская машина, и я в панике бросился к автобусной остановке, решив, что меня хотят арестовать. Но, похоже, час ещё не пришёл, и машина завернула за угол Катиного дома. Я с бега перешёл на шаг и искренне порадовался, что всегда носил с собой документы, которые и теперь были при мне. Осталось только решить, куда лучше всего направиться.

Подошёл автобус, почти пустой. Я поднялся в салон. До станции метро нужно было проехать одну остановку, а пройти её пешком я не мог. Тупо смотрел в забрызганное тёмное стекло закрытой двери, но видел там не своё собственное лицо, а вскинутые руки бритоголовых, чёрные дырки их ртов и налитые кровью глаза. Отсвет фонаря упал на стекло, и я зажмурился, представив, чем вчера могло бы всё закончиться. Но теперь ищут меня, а не их. Странно, что одно и то же событие можно так по-разному истолковать. Своим преступлением я перечеркнул преступления «наци», и смысл встал с ног на голову.

Когда выходил у станции метро «Академическая», уже точно знал, куда поеду. И если Михаил Печерский не на гастролях, а в Москве, я спасён. Миша примет меня всегда и везде, как принял бы Лала и любого родственника дади Кальпаны. Ведь благодаря ей мог теперь снимать апартаменты в отеле «Пекин», а не мотался с гитарой по поездам и харчевням. Мобильник был при мне, но я боялся звонить. На пересадке у Китай-города мне встретился милиционер, один вид которого привёл меня в ужас. Народу было мало, затеряться в толпе я не мог. На моё счастье, он заметил нескольких азиатов, судя по всему, гастарбайтеров, и направился в их сторону. Я вскочил в подъехавший поезд, из которого вышел на «Пушкинской». И мне показалось очень странным, что станция с таким названием находится в том же городе, где нас вчера били. А потом вздрогнув, представил, что они избили бы и Пушкина, повстречайся он этой элитной банде в черёмушкинском дворе…

Швейцар у входа в «Пекин» меня обрадовал. Сказал, что господин Печерский вернулся с гастролей по Южной Америке два дня назад, а сейчас спит, потому что вечером много играл на бильярде. Разбудить он просил часов в двенадцать дня, а раньше не беспокоить. Я отошёл к киоску, купил газету и уселся в холле гостиницы на диван, закрыв лицо печатным листом. Попробовал прочитать несколько строк и с ужасом понял, что забыл русский язык. Успокоив себя тем, что Михаил знает английский, я представил себе его лицо, вызвал образ и мысленно попросил его проснуться побыстрее, встать и спуститься в холл. Я так страстно умолял его поскорее увести меня в номер, спасти хоть на время от преследования и выслушать, что не особенно удивился, когда через полчаса Печерский появился в холле. Он подошёл к тому же киоску, где я недавно купил газету. Тогда я приблизился к нему, встал рядом и тронул за плечо. Он обернулся и не поверил своим глазам.

– Санкар! Откуда ты взялся? Представляешь – снился всю ночь сегодня! Напролёт! Не такой, как сейчас, а маленький, шестилетка. Хорошенький, как кукла, в клетчатом пиджачке и с галстуком. Волосы у тебя были длинные, до плеч, и глаза огромные. Ты плакал и звал меня. А утром я проснулся от тоски. Захотелось то ли выпить, то ли полистать глянцевый журнал. Я вышел, чтобы купить его, а тут ты. Ну, пойдём ко мне. Расскажешь, что случилось, как живёшь…

* * *

Опершись ладонями на подоконник, Райдер Миррен наблюдал как в банкетном зале гости увлечённо едят со своих тарелочек. Через три стрельчатых окна, распахнутых во вьюжную январскую ночь, пирующих было видно, как на ладони. Кое-кто не пользовался тарелочками, хватал лакомства руками, заталкивал в рот, жевал, а потом снова бежал, к сластям и самоварам. В самом дворике не осталось никого, кроме трёх снежных баб и украшенной ёлки. Упившийся пожилой мужчина в смокинге разгуливал между снеговиками и ёлкой, кланялся им, расшаркивался. Потом снова, описав петлю, возвращался назад. Миррен приоткрыл окно и глубоко вдохнул.

– Извините… – Господин с «бабочкой» задев плечом хвойную ветку, с шарами и гирляндами. – Прошу прощения! Неловко получается, понимаю, с-сударыня… Прекрасно понимаю всё свинство своего положения и стыжусь! Поверьте мне – стыжусь! Имейте сострадание, мадам! – сказал мужчина теперь уже снежной бабе. – Выпил немного больше, чем дозволено, и вот… Вы танцуете бальные танцы, мадам? А ваша доченька? – Он поклонился другому снеговику, поменьше. – Молчите? Да, я смешон и стар, но всё-таки пока способен удивить женщину, потому что лечился у лучших специалистов!