Милый Эдвард - Энн Наполитано

Он положил в тележку хлопья, специально стараясь выбрать менее яркую упаковку.

– Этого достаточно? – спросил Эдвард у тети.

– Для начала вполне.

Дома Лейси разложила еду на кофейном столике. Затем она вышла из комнаты и вернулась с тарелкой и ложкой. Эдвард сидел на диване и наблюдал за ней. Ногу ломило от боли, хоть та и была приподнята на подушке. Мышцы и сухожилия на бедре пульсировали, перебивая стук сердца.

Лейси сначала развернула «Твикс». Она отломила кусок и положила его на тарелку. Затем она открыла коробку с хлопьями и выложила полную ложку на край. К ним доложила две чипсины.

– Я хочу, чтобы ты съел все в течение часа, – сказала тетя. – Тогда я вернусь с добавкой. Понял?

Эдвард кивнул. Он включил телевизор: на экране замелькало какое-то ток-шоу, в котором куча женщин сидели за столом и перебивали друг друга. Он откусил краешек чипсины. Вскоре ему начало казаться, что рот набит опилками, и тогда он прикусил батончик и передними зубами соскреб с него немного шоколада. Он вспомнил, как вместе с братом запихивал в рот картофельные чипсы, чтобы посмотреть, сколько их поместится. Он вспомнил, как сидел за обеденным столом со своей семьей, солнце садилось, из колонок доносился Бах. Затем он раскусил один лепесток хлопьев пополам и заставил себя все забыть, ни о чем не думать, пока все, что существует, не превратилось в плоскость – простыню, которую он теперь отождествлял с собой.

10:02

Вес самолета – 73,5 тонны. Размах крыла – 34,1 метра. Он сделан из металлических листов, профилей, отливок, слитков, болтов и лонжеронов. Самолет состоит из 367 000 отдельных деталей и строился два месяца; 127 тонн тяги тащат эту махину по небу.

Брюс смотрит в иллюминатор.

– Я был примерно твоего возраста, когда впервые полетел на самолете, – говорит он. – Мы собирались на похороны дяди, с которым я никогда не встречался. Помню, как увидел облака с высоты птичьего полета, – мне захотелось выйти из самолета и танцевать на них.

Эдди смотрит в стаканчик с апельсиновым соком. Он кажется раздраженным, хотя его раздражение искусственное. Брюс как-то заметил, что по мере того, как Джордан становится все более агрессивным подростком, его младший брат пытается в определенные моменты повторять за ним. Получается у него это плохо: у Эдди другой характер.

– Это мой третий полет, пап, – отвечает Эдди.

На этот раз, думает Брюс, я хочу разобрать состав облаков. Хочу объяснить их. Когда все изменилось? Когда я перешел от желания танцевать к желанию записывать измерения в блокнот? Он оглядывается на свою юность: тринадцатилетний Брюс – всего лишь более застенчивая версия двенадцатилетнего. С каждым годом он все глубже погружался в неловкость и молчание. Но когда он понял – гораздо позже, чем следовало понять, – что у него есть мозг, который не только с легкостью решает все контрольные работы, но который можно по-настоящему использовать, чтобы разгадать громкие звуки, странные обычаи и непредсказуемых людей вокруг, Брюса охватило неподдельное волнение. Математика была самым глубоким омутом, который он тогда видел перед собой, и он нырнул в него с головой. Числа и уравнения привели к теоремам и биномам, n-мерным пространствам и к Монстру, а затем, когда ему исполнилось двадцать, Брюс начал использовать математику, чтобы связать воедино кусочки Вселенной, которые раньше никто и не думал связывать вместе.

Он оглядывается через плечо. Джордан медленно идет по проходу, подергивая головой в такт музыке.

– Ты должен больше думать о карьере, – говорила Джейн, когда они начинали ругаться. – Почему я обеспечиваю нас? Почему мы откладываем на колледж для мальчиков, а это примерно триста пятьдесят тысяч долларов, только мои деньги? Почему я несу эту ношу, пока ты ковыряешься в математических группах и нанизываешь их друг на друга, как бусы?

Джейн ничего не смыслит в его работе, но Брюс не винит ее за это. Даже в его области только семь человек могут понять, чем он занимается. Это путь чистой математики, и требуется как минимум кандидатская степень, чтобы заглянуть в нору, в которой обитает математик. Эта работа, дело всей его жизни, может показаться нематематикам изысканной, но бессмысленной тратой времени, ценность которой обнаружится только спустя несколько лет после смерти творца. Чистая математика создана для мечтаний, она подобна осенней паутине, которую срывает ветром и которая однажды, возможно, прилетит в лицо более умным людям.

Когда нематематики спрашивают его о работе, Брюс приводит в пример сэра Уильяма Гамильтона. Однажды, когда ирландский математик вышел на прогулку, на него снизошло озарение, и он, взяв перочинный нож, вырезал некую формулу на дублинском мосту Брум-бридж. Найденная формула ознаменовала открытие кватернионов; находка оказалась бесполезной при жизни Гамильтона, но сто пятьдесят лет спустя помогла в создании видеоигр. Малая теорема Ферма, обнародованная в 1640 году, не имела большого значения на момент своей публикации, но легла в основу систем шифрования RSA в двадцать первом веке.

– Почему бы тебе не заняться нормальной наукой? – сказала как-то Джейн. – Прикладной математикой, которая помогает ученым создавать механизмы.

Математикой, могла бы с таким же успехом сказать она, которая приносит деньги.

Получи он место в Колумбийском университете, многие проблемы решились бы сами собой. Им бы не пришлось уезжать из Нью-Йорка.

Брюс вздыхает и снова оглядывается через плечо. Он знает, что Джордан медлит специально: парню кажется, что волнение идет отцу на пользу.

Джордан, пританцовывая, продвигается по проходу. Музыка в ушах отбивает четкий ритм – туц-туц! пам-пам! – и Джордан вторит ему. Девушка с нарисованным на тыльной стороне ладони пацификом, символом мира, сидит у окна и наблюдает за ним. Он приветствует ее. Джордану хочется насладиться моментом свободы. Когда он сядет рядом с отцом и пристегнет ремень безопасности, они начнут препираться, думать об LA и пытаться представить их жизнь в новом городе.

И он будет скучать по Махире.

Все началось внезапно. Однажды он бродил по продуктовому магазину и незнакомая девушка одарила его непринужденной улыбкой, говорившей о том, что он ей нравится, и нравится давно. Джордан улыбнулся в ответ и, даже не успев разобраться в ситуации, уже целовал девушку. Не воображаемую. Каждый раз, когда он заходил в магазин, а ее дяди не было на месте, они прятались в подсобке и, стоя среди банок с фасолью и рулонов туалетной бумаги, целовались, целовались и целовались. Они почти не разговаривали. Их общение состояло из улыбок и приветливых взглядов, мимолетных жестов и около двадцати видов поцелуев, означавших «Привет», «Я хочу тебя» (хотя никто из них не знал, что это означает), «Я хочу ощутить вкус твоих губ». Он бы никогда не подумал, что поцелуи могут быть такими разными – разными по темпу, глубине, страсти. Он мог целовать Махиру часами и никогда не уставал. Джордан видел ее вне магазина всего один раз: она была в китайском ресторане в компании отца и дяди. Им пришлось ограничить общение парой улыбок.