Признания на стеклянной крыше - Элис Хоффман

Что же до Джона, он был на работе. Не из бессердечия, как можно подумать, — нет, это Арлин так решила, сказав, пусть день идет обычной чередой, иначе ей не выдержать. Или, может, Джон просто не вписывался в ее картину ничем не омраченного дня. Может быть, ей хотелось выпроводить Джона из дому по причинам, в которых не так-то легко себе признаться. Возможно, ей необходимо было увидеть в последний раз Джорджа Сноу.

Вечерело, когда она привела детей к Синтии.

— Арли…

При виде соседки у Синтии на глазах навернулись слезы.

— Ты не посмотришь за ними без меня?

Арлин держала в руке ключи от своей машины. Стоял апрель; все вокруг одевалось зеленью.

— Не надо, — сказал Сэм. — Не оставляй нас у нее. Мы ее ненавидим.

— Вот видишь, — беспомощно уронила Синтия.

Арлин завела Сэма в прихожую соседки и положила в руки Синтии девочку. Пусть они не были больше подругами; бывают обстоятельства, когда дружба — далеко не главное.

— Не останусь я в доме у ведьмы, — объявил матери Сэм.

— Он и правда не останется.

Синтия не отрывала глаз от ребенка, лежащего у нее на руках. Бланка отвечала ей внимательным взглядом.

— Хорошо, тогда отведи их домой — у нас там задняя дверь открыта. Дома им будет лучше. Сэм пускай смотрит телевизор, а Бланке дашь бутылочку. Согреешь под горячей водой — только проверь сначала, не слишком ли горячо.

— Что я, по-твоему, совсем дура? — судя по голосу, Синтия опять едва сдерживала слезы. — Раз у самой нет детей, значит, должна обязательно обварить ребенку ротик?

— Да нет, конечно. Я знаю. Я тебе доверяю, Синтия. — Арлин оглянулась на Сэма. — Будешь сегодня делать, что Синтия тебе скажет… ну хорошо, кроме полной ерунды. Пожалуйста, сделай мне это одолжение. Мне так надо.

Сэм кивнул головой. У него больно сдавило горло, но он знал, когда его мать не шутит.

Арлин села в машину и выехала на дорогу в Нью-Хейвен. Она знала, где живет Джордж Сноу. Давным-давно проверила по телефонной книге. Один раз даже позвонила, но раньше, чем ей успели ответить, положила трубку. Если бы он узнал, что Бланка его дочь, он явился бы забрать их к себе. И все полетело бы кувырком. Ну, а теперь все и так полетело кувырком. Арли вела машину слишком быстро. Ее бросало в жар. Жемчуг на шее — тот, что оставил для нее Джордж, — словно бы тоже лихорадило: его обметало легкой ржавчиной.

Она остановилась напротив трехэтажного дома, где он снимал квартиру. Ей почему-то казалось, что квартира должна быть на верхнем этаже. Хорошо было бы взглянуть на почтовые ящики, найти, на котором стоит его фамилия, — но она все же не вышла из машины. И правильно сделала: как раз в это время к дому подъехал его фургон. Джордж работал теперь в зоомагазине. Они с братом больше не разговаривали — разругались в пух и прах после того, как Муди прогнал их с работы. Джордж, откровенно говоря, избегал общения с людьми, предпочитая большей частью водить дружбу с попугайчиками да золотыми рыбками. Он обошел фургон сзади, достав из кузова свой рюкзак и коробку для завтрака. Выпрыгнул из машины и его пес — колли по кличке Рики. Собака заметно постарела, а Джордж выглядел прежним, только далеким, посторонним. Они не виделись всего лишь год — откуда же взялось это чувство, будто целую вечность? Он насвистывал что-то, шагая в сопровождении собаки к ступенькам крыльца. Потом дверь захлопнулась, и он исчез.

Арлин так и не вышла поговорить с ним. Совсем было решилась, но только она всегда побаивалась камней, а дорожка к его дому была как раз вымощена камнями — мелким округлым гравием. Слишком поздно. Слишком ужасно и несправедливо было бы прийти к нему теперь. Арлин так крепко вцепилась в баранку, что побелели костяшки пальцев. В квартире на третьем этаже зажегся свет. Если б послушаться, когда он уговаривал ее уйти от Джона, им достался бы весь этот год вместе. Теперь делить пришлось бы только боль и горе. И — чего бы это ей ни стоило — нельзя было допустить, чтобы за Бланку дрались, разрывали ее дитя на части. Ну что же, по крайней мере ей удалось его повидать. Еще одно чудесное мгновение ее замечательного дня.

Обратно Арлин ехала медленно, стараясь не думать ни о чем, кроме дороги и детей, ждущих ее дома. Ей все-таки досталось от судьбы больше, чем многим. В конце концов, настоящая любовь, как бы ни был краток отпущенный ей срок, стоит цены, которую за нее платишь… Один изъян, притом ужасный, вторгся в течение этого дня: предоперационная консультация в больнице, назначенная на поздний час, чтобы на ней мог присутствовать и Джон. Небо наливалось темной синевой. Апрельской синевой. В больнице глаз слепило беспощадно яркое освещение. Арлин принимали последней в этот день. Кого здесь оставляли напоследок — самых легких больных или самых тяжелых? Интересно бы знать. Врач был молодой. Сказал ей, чтобы называла его по имени: Гарри, но у нее никак не получалось, и она продолжала говорить «доктор Льюис». Раз хочет, чтобы она звала его по имени, стало быть, плохи дела. Спасибо, что здесь же сидит Джон — его присутствие помогает держать себя в руках. Она знала, что Джон терпеть не может дурных известий, женщин, с которыми трудно, всяческих трагедий. Постойте, ведь она ни единого раза не расплакалась при нем! Даже тогда, в Нью-Хейвене, в тот день, когда с такой несокрушимой верой в будущее явилась к нему в общежитие. Заплакала, когда он уже сбежал. И начинать теперь не собиралась.

Степень распространения рака доктор Льюис определит в ходе операции, и ассистировать ему будут еще два врача, ординаторы; Арлин передернуло при мысли, что в ее нутро ворвется целая орава народа. Понять до конца, что ей предполагают отнять грудь, удалось не сразу. После этого она вообще перестала думать, не задумывалась даже о предстоящих ей сложностях. Полностью очистила свой мозг. Время остановилось. Она сама того желала, так и произошло. Дорога домой прошла в молчании и длилась лет десять. Арлин поблагодарила Синтию, которая приготовила им обед на всю семью. После обеда Джон пошел проводить Синтию домой. Она раскрыла ему объятья, и он с готовностью припал к ней. Она оказалась тут как тут в нужный момент, как и обещала. Повела его в свой дом, а там — к себе в спальню. Ее любовь не была прегрешеньем, она была приношением — так воспринимала ее Синтия, и так ее принял Джон.

Оставшись одна в Стеклянном Башмаке, Арлин уложила спать малышку и принялась мыть посуду. Возилась целую вечность с каждой тарелкой, но это было к лучшему. Ей и хотелось, чтобы все это тянулось долго. Отсутствие Джона ее не трогало, ей нравилось, что в доме тишина. Сто лет ушло у нее в тот вечер на сказку, рассказанную шепотом Сэму перед сном. Любимую сказку Сэма: услышанную ею от отца историю о летучем племени, обитающем в Коннектикуте.

— Если меня не станет, — прибавила под конец Арлин, — это значит, я там. Прямо над тобой, летаю. Я никогда не брошу тебя совсем.

Косточки своего бельчонка Сэм хранил в обувной коробке, задвинутой в угол стенного шкафа. Он знал, что происходит после смерти.

— Нету такого племени, — сказал он.