120 дней Содома - Маркиз Де Сад

«Дюкло, – прервал на этом Председатель, – развевас не предупреждали о том, что в ваших рассказах должны присутствовать самыезначительные и одновременно самые мельчайшие подробности? Мельчайшиеобстоятельства действенно служат тому, что мы ждем от ваших рассказов, –возбуждения наших чувств» – «Да, мой господин, – сказала Дюкло, –меня предупредили о том, чтобы я не пренебрегала ни одной подробностью ивходила в самые мельчайшие детали каждый раз, когда они служили для того, чтобыпролить свет на характеры или на манеру. Разве я что-то упустила?» –«Да, – сказал Председатель, – я не имею никакого представления очлене вашего второго клиента, и никакого представления о его разрядке. А еще,тер ли он вам промежность, касался ли он ее своим членом? Вы видите, сколькоупущенных подробностей!» – «Простите, – сказала Дюкло, – я сейчасисправлю эти ошибки и буду следить за собой впредь. У отца Луи был довольнозаурядный член, скорее длинный, чем толстый, и вообще, очень расхожей формы. Ядаже вспоминаю, что он достаточно плохо вставал и становился слегка твердымлишь в момент наивысшей точки. Он мне совершенно не тер промежность, ондовольствовался тем, что как можно шире раздвигал ее пальцами, чтобы лучшетекла моча. Он приближал к ней свою пушку очень осторожно: раза два-три, иразрядка его была слабой, короткой, без прочих бессвязных слов с его стороны,кроме: «Ах! Как сладко, писай же, дитя мое, писай же, прекрасный фонтан, писайже, писай, разве ты не видишь, что я кончаю?» И он перемежал все это поцелуямив губы, в которых не было ничего распутного.» – «Именно так, Дюкло, –сказал Дюрсе, – Председатель был прав; я не мог себе ничего вообразить изпервого рассказа, а теперь представляю вашего человека».

«Минуточку, Дюкло, – сказал Епископ, видя, что онасобирается продолжить, – я со своей стороны испытываю нужду посильней, чемнужда пописать; я уже достаточно терпел и чувствую, что надо от нееизбавиться». С этими словами он притянул к себе Нарцисса. Глаза прелатаизвергали огонь, его член прилепился к животу; он был весь в пене, это было сдерживаемоесемя, которое непременно хотело излиться и могло это сделать лишь жестокимисредствами. Он уволок свою племянницу и мальчика в комнату. Все остановилось:разрядка считалась чем-то слишком важным; поэтому все приостанавливалось в тотмомент, когда кто-нибудь хотел это сделать, и ничто не могло с этим сравниться.Но на этот раз природа не откликнулась на желания прелата, и спустя несколькоминут после того, как он закрылся в своей комнате, он вышел разъяренный – в томже состоянии эрекции и, обращаясь к Дюрсе, который был ответственным за месяц,сказал, грубо отшвырнув от себя ребенка: «Ты предоставишь мне этого маленькогоподлеца для наказания в субботу и пусть оно будет суровым, прошу тебя». Тогдавсе ясно увидели, что мальчик не смог его удовлетворить; Юлия рассказала обэтом тихонько своему отцу. «Ну, черт подери, возьми себе другого, – сказалГерцог, – выбери среди наших катренов, если твой тебя неудовлетворяет». – «О! Мое Удовлетворение сейчас слишком далеко от того,чего я желал совсем недавно, – сказал прелат. – Вы знаете, кудауводит нас обманутое желание. Я предпочитаю сдержать себя, но пусть нецеремонятся с этим маленьким болваном, – продолжал он, – вот что явам советую…» – «О! Ручаюсь тебе, он будет наказан, – сказал Дюрсе. –Хорошо, что первое наказание дает пример другим. Мне досадно видеть тебя втаком состоянии: попробуй что-нибудь другое». – «Господин мой, –сказала Ла Мартен, – я чувствую себя расположенной к тому, чтобыудовлетворить вас». – «А, нет, нет, черт подери, – сказал Епископ, –разве вы не знаете, что бывает столько случаев, когда тебя воротит от женскойзадницы? Я подожду, подожду. Пусть Дюкло продолжает, это пройдет сегоднявечером; мне надо найти себе такого, какого я хочу. Продолжай, Дюкло». И когдадрузья от души посмеялись над распутной чистосердечностью Епископа («бываетстолько случаев, когда тебя воротит от женской задницы!»), рассказчицапродолжила свой рассказ такими словами:

«Мне только исполнилось семь лет, когда однажды я попривычке привела к Луи одну из своих маленьких подружек; я обнаружила в егокелье еще одного монаха из того же монастыря. Поскольку такого никогда раньшене случалось, я была удивлена и хотела уже уйти, но Луи подбодрил меня, –и мы с моей подружкой смело вошли. «Ну вот, отец Жоффруа, – сказал Луисвоему другу, подталкивая меня к нему, – разве я тебе не говорил, что онамила?» – «Да, действительно, – сказал Жоффруа, усаживая меня к себе наколени и целуя меня. – Сколько вам лет, крошка?» – «Семь лет,отче». – «Значит, на пятьдесят лет меньше, чем мне», – сказал святойотец, снова целуя меня. Во время этого короткого монолога готовился сироп и, пообыкновению, каждую из нас заставили выпить по три больших стакана подряд. Нопоскольку я не имела привычки пить его, когда приводила свою добычу к Луи, а ондавал сироп только той, кого я ему приводила, и, как правило, я не оставаласьпри этом, а тотчас же уходила, я была удивлена такой предупредительностью насей раз, и самым наивным, невинным тоном сказала: «А почему вы и менязаставляете пить, отче? Вы хотите, чтоб я писала?» – «Да, дитя мое! –сказал Жоффруа, который по-прежнему держал меня, зажав ляжками и уже гладилруками мой перед. – Да мы хотим, чтобы вы пописали; это приключение выразделите со мной, может быть, несколько иначе, чем то, что с вами раньшепроисходило здесь. Пойдемте в мою келью, оставим отца Луи с вашей маленькойподружкой. Мы соберемся вместе, когда сделаем все свои дела». Мы вышли; Луитихонько меня попросил быть полюбезнее с его другом и сказал, что мне ни о чемне придется жалеть. Келья Жоффруа была несколько вдалеке от кельи Луи, и мыдобрались туда, никем не замеченные. Едва мы вошли, как Жоффруа, хорошенькозабаррикадировав дверь, велел мне снять юбки. Я подчинилась: он сам поднял намне рубашку, задрав ее над пупком и, усадив меня на край своей кровати,раздвинул мне ноги как можно шире и продолжал наклонять меня назад так, чтоперед ним был весь мой живот, а тело мое опиралось лишь на крестец. Он приказалмне хорошенько держаться в этой позе и начинать писать тотчас же после того,как он легонько ударит меня рукой по ляжкам. Поглядев с минуту на меня в такомположении и продолжая одной рукой раздвигать мне влагалище, другой рукой онрасстегнул свои штаны и начал быстрыми и резкими движениями трясти маленький,черный, совсем чахлый член, который, казалось, был не слишком расположен ктому, чтобы отвечать на то, что требовалось от него. Чтобы определить егозадачу с большим успехом, наш муж принялся за дело, прибегнув к своемуизлюбленному способу, который доставлял ему наиболее чувствительноенаслаждение: он встал на колени у меня между ног, еще мгновение глядел внутрьотверстия, которое я ему предоставила, несколько раз прикладывался к немугубами, сквозь зубы бормоча какие-то сладострастные слова, которых я незапомнила, потому что не понимала их тогда, и продолжал теребить свой член,который от этого ничуть не возбуждался. Наконец, его губы плотно прилипли кгубам моей промежности, я получила условный сигнал, и, тотчас же обрушив в ротэтого типа избыток моего чрева, залила его потоками мочи, которую он глотал стой же быстротой, с какой я изливала ее ему в глотку. В этот момент его членраспрямился, и его головка уперлась в одну из моих ляжек. Я почувствовала, какон гордо орошает ее слабыми толчками своей бесплодной мощи. Все так отличносовпало, что он глотал последние капли в тот самый момент, когда его член,совершенно смущенный своей победой, оплакивал ее кровавыми слезами. Жоффруаподнялся, шатаясь. Он достаточно резко дал мне двенадцать су, открыл мне дверь,не прося как другие, приводить к нему девочек (судя по всему, он доставал ихсебе в другом месте), и, показав дорогу к келье своего друга, велел мне идтитуда, сказав, что, поскольку он торопится на службу, то не может меняпроводить; затем закрылся в келье так быстро, что не дал мне ответить.»