Палома - Анн-Гаэль Юон

Одна среди деревьев, вспотевшая и растрепанная, я испустила долгий душераздирающий крик. Я выплеснула в нем всю свою ярость. Всю скорбь. Весь гнев на этот несправедливый, уродливый мир. Мои руки дрожали. Ради чего я все это терплю? Ради зарплаты, которая мне не нужна? Кто он такой, этот человек, чтобы приказывать мне? И, главное, кто я такая, если подчиняюсь ему?

Я кричала и кричала. От меня остался маленький лоскуток, обрывок хромой девчонки, ничтожной, одинокой, дикой, потерянной. Вокруг стояла тишина. Голые деревья, морозный воздух. Вдали виднелись заснеженные горы, словно отголосок пронзающей меня боли.

Неожиданно рядом со мной возник гигант с эбеновой кожей и бархатными глазами.

– Оставь меня, Люпен!

Он остановился. Подождал. Моя грудь вздымалась, мне не хватало воздуха, рыдания душили меня. Кулаки и зубы сжались, я была не властна над собой.

Шум крыльев, треск, звук сломанных веток. На берегу появилась цапля. Красивая, пепельная, длинноногая птица. С элегантной длинной шеей и оранжевым клювом. Она смотрела на воду, внимательно следя за карпами, которые изредка поднимались к поверхности, образуя рябь.

– Она не бросила тебя, – сказал Люпен.

Я вздрогнула. Прямой, в широком шерстяном пальто, руки в карманах, он смотрел на меня. Я опустила глаза, мне стало не по себе.

– Она здесь. Везде. В воде этой реки. В дуновении ветра на твоей коже. В терпении цапли, в беспечности рыбы. Она тебя не бросила.

Он подошел ко мне. Мое напряженное измученное тело противилось его присутствию.

– Не позволяй одному плохому дню убедить себя в том, что у тебя плохая жизнь, Палома.

Я раздраженно хмыкнула.

– Это все, что мне остается, да? Надежда? «Все будет хорошо, Палома», «Все образуется, Палома». Другим рассказывайте сказки! Я устала надеяться, что все будет хорошо! Без Альмы не может быть ничего хорошего. Без Абуэлы у меня нет корней. Меня больше никто нигде не ждет.

Я разрыдалась. Это была уже не просто тревога. Казалось, я больше не смогу сделать и шага.

– Надежда – это не вера в то, что все будет хорошо, – вздохнул он. – Это вера в то, что в жизни есть смысл.

Странная энергия исходила от его невероятной фигуры – магнетическая, почти осязаемая. Люпен, непобедимый великан.

– Поговори с ней. Она тут.

Я вздрогнула. По коже словно прошел электрический разряд. Вокруг меня теснились огромные вековые деревья. Их ветви тянулись к небу. Шелест листьев. Шум воды на скале. Меня трясло. Мне было страшно.

Люпен положил ладонь мне на сердце, я закрыла глаза. От его ладони исходило тепло, оно растекалось по телу до самых кончиков рук и ступней, сосредотачиваясь в моей больной ноге. Под моими опущенными веками блуждали желтые, оранжевые и лиловые огоньки. По рукам бежали мурашки. Тепло становилось все сильнее. Рука Люпена прикоснулась к моей голени. Он энергично растер ее. Словно смахнул пыль. Изо рта у него вырывались непонятные слова. А потом он начал петь – тихим низким голосом, который, казалось, исходил изнутри его, как из недр земли. Из его груди донесся низкий глубокий звук, долгая завораживающая вибрация. Широко открытыми глазами, как и тогда, в первый раз, Люпен смотрел сквозь меня. Могучая теплая сила окутала мое тело. Я почувствовала себя совсем крошечной. Несуществующей. Внезапно я превратилась в ничто. И мне стало хорошо.

По щеке скатилась слеза. Затем вторая. Потом с целым потоком слез хлынула глубокая печаль, засевшая где-то в груди, между ребрами. Это плакало мое тело.

Тишина. В ушах звенело.

Мне казалось, что кто-то гладит меня по затылку. Кто-то обнимал меня. Что-то утешительное, ласковое, идущее сразу с неба и с земли, нашептывало: «Я здесь».

Люпен улыбнулся мне.

– Ты можешь добиться всего, чего хочешь, Палома. Судьба – это не вопрос удачи. Это вопрос выбора.

31

На следующий день я не пошла на работу. Мое больное, охваченное лихорадкой тело объявило забастовку. Люпена это нисколько не обеспокоило. Он лишь кивнул и напоил меня травяным отваром, после которого я провалилась в глубокий сон без сновидений.

Наутро я была уже на ногах. Полная решимости. Я достала из-под матраса свои сбережения. Купила коробку карандашей, бумагу и большую папку для хранения рисунков. Потом зашла в магазин одежды на главной улице и решительно направилась в мужской отдел. Я была одержима внезапным желанием потратить все деньги, стоившие мне двух жизней, среди которых, к сожалению, не было моей собственной. Я ткнула пальцем в берет, затерянный между двумя выходными костюмами и деревянными сабо. Добавила к нему белую рубашку и брюки. Бросила все это на прилавок вместе с несколькими купюрами. Вернувшись домой, я взяла кухонные ножницы и, не глядя в зеркало, обрезала свои косы. Остались только длинные черные пряди, разбросанные по полу. У моих ног лежали мое горе и мое детство.

Взъерошенная, с поднятым кулаком, я поклялась отомстить за двух женщин, покинувших мою жизнь. Санчо больше не будет мне приказывать. Я так решила.

На самом деле ни одна из купленных вещей не была мне впору. С помощью Колетт я всю ночь подгоняла их под себя. Мы укорачивали рукава, подшивали, сужали талию, подправляли воротник, пояс, перешивали пуговицы. Под конец я прикрепила к берету несколько вишенок и маленькую маргаритку. Я совершенно вымоталась, но почувствовала себя возродившейся.

Я уже собиралась юркнуть под одеяло, но Колетт взяла ножницы и усадила меня на стул. Я повиновалась. Спорить с Колетт было бесполезно.

На следующее утро я пришла в мастерскую в своей новой униформе. Короткая стрижка обрамляла лицо, полное решимости. Довольное переменами. Не хочу хвастаться, но эта прическа была мне к лицу. Ладно, чего уж там, Лиз, впервые в жизни я выглядела хорошенькой. Короткие волосы подчеркивали мои тонкие черты и темные глаза.

Санчо, увидев меня, остановился. Затем разразился хохотом.

– Ну и чучело! – насмехался он.

Швеи удивленно подняли глаза. Они осмотрели мои брюки с защипами. Мою рубашку. Волосы. Вишни и маргаритку. Некоторые улыбнулись. В восхищении.

Решение было принято: я остаюсь в Молеоне. В Фаго у меня больше ничего не было. Мадемуазель Тереза предложила заниматься со мной все лето. Она поражалась моим успехам и сулила мне блестящее будущее, если я пойду в лицей. Я продолжу работу в мастерской и настою на том, чтобы участвовать в расходах по дому. У мадемуазелей мне были рады, но я дорожила своей свободой. А еще мне хотелось быть готовой к ударам судьбы, которые, как я узнала на собственном горьком опыте, могут обрушиться без предупреждения. Так я смогу остаться с Колетт, к которой с каждым днем привязывалась все больше.

Все, что мне было нужно, – это работа. Постоянная работа. Ласточки должны вернуться в Испанию, и для хозяина я была одной из них. Сезонная и нелегальная рабочая сила привлекалась только по необходимости. В остальное время года работа была исключительно для француженок.

Поэтому, в одиночку и не спрашивая разрешения, я отправилась к Герреро. В своем смешном костюме и с мальчишеской стрижкой. Он встретил меня радушно. По правде сказать, Лиз, я его забавляла. Как обезьянки, привезенные из дальних стран, которых моряки носили на плече.

Его кабинет был просторным и светлым, однако порядком там и не пахло. Я разглядывала кипы бумаг, книги, кожаную обивку стола, стакан с карандашами. Тут и там, среди бланков заказов и распечатанных писем, валялись подошвы и сандалии. Позади стола висела огромная черно-белая фотография – сотни рабочих на фоне мастерской.

Хозяин набил трубку. Морщинки в уголках глаз придавали ему веселый вид. Этот человек, державший в руках мое будущее, оказался на удивление дружелюбным.

Движением подбородка он указал на стул.

– Я лучше постою.

Он надолго замолчал, взгляд его блуждал за стеклами очков.

– Месье, у меня к вам просьба.

Герреро нацарапал несколько слов на листке бумаги и неопределенно взмахнул рукой, приглашая меня продолжить.

– Я бы хотела остаться работать в мастерской. Если вы не возражаете, – поспешно добавила я.

Он посмотрел на меня со своим обычным добродушием. Как будто я пошутила.

– Мы не нанимаем испанок после мая. Склад почти заполнен. Ты сможешь вернуться в октя…

– Я смогу быть полезной.

Он удивленно воззрился на меня. Меня бросило в жар, но я не дрогнула. В моей голове звучали слова Люпена: «Судьба – это не вопрос удачи. Это вопрос выбора». Герреро затянулся трубкой. Посмотрел на меня из-под своих круглых очков.

– Ты хочешь что-то мне показать? – наконец спросил он.

Я принесла с собой полную папку рисунков. В последние месяцы я старалась