The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

"гражданского общества" за пределами церкви отсутствовала. Поскольку южноафриканская граница 1880-х годов была "закрытой", в том смысле, что "свободных земель" для распределения больше не было, бурские республики не были, по сути, государствами на границе расселения.

Любая граница имеет свои демографические особенности, и в этом отношении Южная Африка существенно отличалась от Северной Америки. До 1880-х годов массовой иммиграции в Южную Африку не было, да и впоследствии приток населения на ее золотые и алмазные месторождения не сравнится с гигантскими потоками через Северную Атлантику. К середине века индейцы составляли ничтожную долю населения США, в то время как на юге Африки африканцы составляли подавляющее большинство. Чернокожие африканцы были гораздо меньше, чем североамериканские индейцы, поражены болезнями, завезенными из Европы, и их культурная травма не была настолько глубокой, чтобы привести к резкому демографическому спаду. Таким образом, в Южной Африке доколониальные жители не стали меньшинством в своей собственной стране.

В Южной Африке, как и в Северной Америке, вооруженный пионер, обеспечивающий себя и свою семью, поначалу был основным приграничным типом. В Америке, однако, в приграничье рано появились крупные фирмы, производящие продукцию на экспорт. В XVIII веке табачные и хлопковые плантации, многие из которых располагались на границе, стали частью разветвленных торговых сетей, а в XIX веке граница все чаще становилась местом развития капиталистических процессов. В Южной Африке после частичного бегства буров во внутренние районы страны они поначалу были еще более удалены от мировых рынков. Только открытие алмазов в 1860-х годах и золотых месторождений двумя десятилетиями позже привело к тому, что в бурских республиках наряду с натуральным хозяйством возникла и горнодобывающая отрасль (в значительной степени ориентированная на мировой рынок).

В конце XIX в. бантуязычное население ЮАР сумело занять в общественном устройстве место, относительно более благоприятное, чем индейцы Северной Америки. Если койсаны в Южном Кейпе уже в начале колониального периода практически полностью потеряли доступ к сельскохозяйственным угодьям, то бантуязычное население внутренних районов страны, несмотря на продвижение границы расселения, смогло эффективно использовать значительные земельные ресурсы. На значительных территориях Лесото (Басутоланд) и Свазиленда, а также в восточных районах современной Южно-Африканской Республики мелкие африканские фермеры обрабатывали свои собственные земли. Отчасти это стало результатом их сопротивления, а отчасти благодаря специальным решениям правительств различных стран, направленным против полной экспроприации африканцев. В Северной Америке таких уступок не последовало: кочевничество охотников на бизонов вступило в прямой конфликт с расширением сельскохозяйственных угодий и эксплуатацией прерий для капиталистического животноводства. Ни одна из этих форм хозяйствования не нуждалась в наемном труде индейцев. В Южной Африке фермы и шахты нуждались в наемном труде местных жителей, поэтому чернокожие африканцы не были оттеснены в натуральные ниши, а часто интегрировались на низшей ступени расовой иерархии в динамично развивающиеся отрасли экономики. Правители ЮАР пытались не допустить распространения черного пролетариата по всей стране, создав вместо этого ряд отдельных территорий, похожих на гетто и чем-то напоминающих резервации североамериканских индейцев. Однако южноафриканские резервации, которые лишь много позже (после 1951 г.) стали называться "родными землями", были не столько тюрьмой под открытым небом для изоляции экономически бесправного населения , сколько попыткой политически контролировать черную рабочую силу и направлять ее в экономическое русло. В их основе лежал принцип, согласно которому семьи должны кормить себя в родных местах за счет натурального хозяйства, а рабочие-мужчины, расходы на воспроизводство которых таким образом сводились к минимуму, должны были найти работу в динамично развивающихся отраслях.

Отношение белых к чернокожему большинству в основном отличалось жестокостью и цинизмом. Одним из побочных эффектов этого было то, что, за исключением некоторых миссионеров, никто не взял на себя труд "цивилизовать" африканцев, а значит, и подорвать их культурную автономию. Напротив, именно это произошло в Америке в последней трети XIX в. благодаря благонамеренным усилиям "друзей индейцев". В целом бантуязычные африканцы в Южной Африке не потерпели полного поражения. Они остались демографическим большинством, получили минимальную культурную автономию и сыграли незаменимую роль в экономике. Когда в 1930-х годах США перешли к гуманной индийской политике, было уже поздно для подлинного "индийского возрождения". В ЮАР в то время полномасштабные репрессии против чернокожего большинства населения были еще в будущем. Только свержение государственного аппарата принуждения в конце ХХ века создало бы условия для народного самоопределения. Фронтир наложил глубокий отпечаток на южноафриканскую государственность, но после долгой задержки она, наконец, оформилась в "нормальное" национально-государственное развитие. В США до сих пор существуют резервации. В Южной Африке "родные земли" исчезли на бумаге, но их отпечаток остался в распределении земельных владений.

 

Turner в Южной Африке

Кроме США, тезис о границах ни к одной другой стране не применяется так часто, но и так противоречиво, как к Южной Африке. Все, кто поддерживает одну из его многочисленных вариаций, в основном согласны с тем, что социальная напряженность и расистские настроения становились все острее по мере удаления от колониально-космополитической атмосферы. Трекбоеры во внутренних районах страны обычно рассматриваются как олицетворение неотесанных первопроходцев, но если для одних это означает свободолюбивых любителей активного отдыха, то для других - неистовых расистов. Общим в таких интерпретациях является акцент на изолированности пограничников от "западной цивилизации", или, во всяком случае, от урбанистической Европы, имевшей свои африканские форпосты в Капской колонии. Частью этого образа является жестко кальвинистское понимание миссии. Критические историки утверждают, что расистская система Южной Африки, достигшая кульминации в 1947-48 годах, начала формироваться именно на этой границе, и поэтому опыт XIX века наложил отпечаток на весь социальный порядок второй половины XX века. Эта идея о длительной преемственности расистских настроений, начиная с 1830-х годов и до расцвета апартеида, составляет ядро пограничной интерпретации южноафриканской истории.

В 1991 г. в книге, которую много читали в Южной Африке, повторялось утверждение, что Просвещение и либерализм прошли мимо буров, что они были "самым простым и отсталым фрагментом западной цивилизации в современное время". Критики этого тезиса не хотели заходить так далеко и находили элементы расистского мышления в Кейпе конца XVIII в.; другие же приближались к "срединной" интерпретации американской истории, указывая на многочисленные случаи контакта или сотрудничества между белыми и африканцами. В частности, историк Леонард Гелке пытался найти выход из столь резких противопоставлений, выделяя как ортодоксальную "границу отчуждения", так и либеральную "границу включения". Еще одно предложение - выделить этап, когда граница была еще открыта, и этап, когда она была закрыта, и показать, что крайнее ужесточение ситуации произошло только в последний период. В настоящее время тезис о строгой преемственности имеет мало сторонников среди южноафриканских историков: ни фронтир