М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории) - Михаил Иванов

свою задницу. И требует, требует – жалости, сочувствия, справедливости…Призванная, казалось бы, объединять, справедливость в действительности разъединяет. Тогда не проще ли обойтись без неё? Вот, к примеру, один мой знакомый рассердился на нищенку и возжелал наказать её за то, что та воровала у него кур. Как богопослушный человек он, естественно, обратился с молитвой ко Всевышнему, ратуя о справедливости. Молился он так, молился – и домолился до того, что его таки «Господин надоумил» – по его же собственным словам. И вот мой знакомый устроил засаду. Он подкараулил нищенку, оглушил, связал и продал проезжавшим через город работорговцам, получив своего рода компенсацию за причинённый ею ущерб. Справедливость восторжествовала? А нищенка-то крала этих несчастных куриц только для того, чтобы дети её не умерли от голода! Ну не может она иначе – не выходит! За душой у неё – ни гроша, и сама по себе создана такой, что пахать не в силах, ремеслом овладеть не может, и вообще – никто не доверяет ей хоть какой-то работы. Где же здесь справедливость?

– И где же?

Хич усмехнулся:

– Я задал своему знакомому этот вопрос, и он мне ответил, что одни люди созданы для того, чтобы удовлетворять потребности других, как животные созданы для удовлетворения нужд людей в пище, одежде и рабочей силе. То есть, по его, опять же, словам – словам верующего! – тот, кому возносит он благодарственные молитвы, сотворил заведомую несправедливость! Выходит, это Создатель во всём виноват? А куда вот, к слову сказать, обратятся за справедливостью потерявшие мать детинищенки? Да всё туда же – к центральному объекту своей вывернутой к себе же, любимым, веры! Потому что больше не к кому! Но что взбредёт в головы им – тем, кто переполнен обидой и кому нечего терять?! Чем их «надоумит Господин»? Даже представить страшно!

– Действительно страшно. Однако ни Создатель, ни Господин не дадут советов, преследующих своей целью ублажить человека. И вообще – существование Бога, его свойства, а также планы и намерения – не зависят от мнения человека по этому вопросу.

– Так о чём я и толкую! – обрадовался Хич. – А-ах! – и махнул рукой. – Есть Бог, нет его, единственный он или сколько их там, на Небесах… Если Бог и существует, то не нужен он человеку совсем. Почему? Человек – законченный эгоист, и все мольбы его ко Всевышнему носят исключительно эгоистический характер, преследуют корыстный интерес. Так нужен ли человеку тот, кто потребует с него? Нет! Человеку нужен тот, с кого будет требовать он!

– Цинично…

– Может, и так, однако по всему выходит, что человек-то молится не некой пусть непостижимой, но вполне реальной сущности, а своим желаниям и мечтам, а значит – самому себе!

– Вполне логичный вывод. Но если допустить (почему, собственно, нет?), что Бог, в той или иной форме, всё-таки существует, то можно попытаться постичь хоть какую-то его часть, доступную разумению человека, и понять, чего Он хочет, для чего создал Мир и того, кто не верит в собственного создателя…

– Всё это слишком сложно и неопределённо, – не дослушав, отмахнулся Хич, – а по сути – на уровне фантазий. Я вообще не терзаюсь вопросом, существует Бог или нет. У меня уже есть господин, и во всех отношениях реальный: его величие Мезахир-шэх. Мне этого вполне достаточно. Я не понимаю тех людей, которые верят в Бога, считая себя его рабами, и одновременно служат князю или шэху. Разве может у человека быть два господина? Что же это такое будет, если оба они потребуют противоположного, а? То-то! Но у меня, вот, нет таких проблем…

Внимая краем уха таким рассуждениям Хича, Максуд и сам поневоле озадачился: «Если бы каждый из нас, безо всякой задней мысли, относился к другому, как к самому себе, то какая нужда была бы в Нём – в том, кто, по мнению несчастных, призван восполнить глубочайший недостаток любви? Но если так рассуждать… получается, что коли нет нужды – нет и веры? С другой стороны, какая особая нужда у сына верить в собственного отца? Он просто есть…»

***

Подъём, а вместе с ним и городская застройка, завершился на краю обширного пустыря, где несколько мастеровых, сверяясь с объёмистым свитком, размечали что-то колышками и верёвками под требовательное карканье преследовавшего их долговязого старика, за которым, в свою очередь, целая орава слуг еле поспевая таскала шест с благовониями, опахало, тёплую накидку, дымящий кальян, кувшин и небольшой, но весьма богатый (и, по-видимому, тяжёлый) дастархан. А над этой насекомой суетой вздымался, то ли монументом, то ли надгробием, ошеломлявший настолько, что хотелось припасть к земле под давлением сей невероятной громады, фасад.

Вблизи дворец выглядел несравнимо величественнее и, надо отметить, древнее, чем казался с улиц лежащего у порога циклопического портала города. Несмотря на то, что это удивительное архитектурное сооружение явно неоднократно восстанавливалось и подновлялось, ничто не могло скрыть следов разрушений: время ли постаралось сказать своё веское слово или чья-то злая воля обрушила гнев на задуманные быть несокрушимыми стены – выбоины и трещины многочисленными ранами покрывали упорствующую в гордом пренебрежении к неизбежному краху твердыню сверху донизу.

В то же время заплаты из глины вперемешку со щебнем, заплевавшие неровными кляксами портал и тела крылатых существ (шестиногих – вот в чём секрет их «шагания»!) выглядели неумелой попыткой доктора-шарлатана скрыть жуткие раны и язвы больного жёваным подорожником. Полные достоинства и мощи фигуры на створках ворот при ближайшем рассмотрении оказались местами настолько сильно повреждены, что, например, ноги их, подвергшиеся неумелой реконструкции, выглядели грубо сварганенными протезами с нахлобученными на их концы копытообразными комками. (Бинеш поинтересовался у Хича: «Что это за удивительные существа?» – «Это? Это привратники, охраняющие дворец. Что, впечатляет, а? Впечатляет! И всё же, на мой взгляд, обычная стража гораздо надёжнее, – Хич ухмыльнулся. – Помнится, один мой знакомый жрец, ныне покойный, называл эти создания… м-м… – он сощурил глаз, – Удугу! Да, вроде бы так. Говорят, глубоко под дворцом находятся ещё несколько – шесть или семь – подобных врат, но там уже совсем иные хранители…») Рельефы, расположенные по периметру портала, были варварски размалёваны руками насколько бесталанных, настолько и беспощадных реставраторов в аляповатые красные, жёлтые и коричневые цвета, и теперь герои драматических сцен, изначально наделённые едва сдерживаемой, в каком-то смысле даже звериной, экспрессией, выглядели не лучше дешёвых шлюх, что крикливыми наглыми стаями околачивались за чертой города возле пристани, а сами сюжетные композиции после такой раскраски и вовсе напоминали безумный карнавал содомитов. «Реставраторы» – они и сейчас что-то подмазывали и