Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

к нему умрет со мной. Это своего рода молитва… Поклонясь гробу – я перекрестилась… зачем?

14 ноября

Завтра надо пойти на вынос.

Смерть вызывает на размышления о бессмертии души. Если оно есть, то представление о загробной жизни у нас, интеллигенции, должно складываться сообразно нашему умственному и нравственному развитию. Ведь так же, сообразно своей культуре, складывали представление о рае народы всех времен. Я представляю себе загробную жизнь как высшее, непрерывное удовлетворение всех нравственных и умственных стремлений, близость того идеала, которое мы называем словом «бессмертие», а верующие – Богом; глубокая гармония духа, происходящая от внутренней удовлетворенности, вечная любовь, преображение душ, совершающееся под влиянием этой любви, делает для людей доступным тот идеал братства и равенства, который недостижим здесь на земле. И эта божественная гармония, эта дивная музыка души, единение всех людей, возвысившихся, облагороженных – чужды всей грязи, которая остается на земле вместе с оболочкой тела, – вот такое представление о блаженстве должно бы создаться у нас. Это ведь своего рода религия…

Прочла как-то в воспоминаниях Пассек, что Герцен в детстве был очень религиозен и с утратой детской веры – он обратил всю свою энергию, всю любовь своей души, все ее силы на служение человечеству. Я, конечно, далека от мысли сравнивать себя с таким замечательным человеком, но сущность-то души часто бывает сходна у людей: не я одна была религиозна – и потом, отказавшись от прежней веры, обращала свои духовные силы на мысли об общем благе. Натуры нерелигиозные в детстве, холодные, спокойные – не могут понять этого переворота. И вот я чувствую, как мои душевные силы незаметно обращаются на работу для идеи, справедливость – моя религия, вера в прогресс – моя вера…

Я не могу жить, как живет Ч., с ясным сознанием неспособности ответить на вопрос о причине своего существования, и все-таки жить, – нет, я не могу! У меня должен быть свой идеал, в нем и сказалась религиозность моей натуры. Что ж! я от этого не отрекаюсь…

Первым шагом к осуществлению своих мыслей была моя статья, которую я написала ровно две недели тому назад, о женском образовании, где я разбираю вопрос о средней женской школе. Теперь как раз своевременно поднять его – идут толки о реформе средней мужской школы, а о женской никто ничего не пишет; вот я и написала эту статью в силу неудержимого внутреннего стремления – изложить свои мысли, поднять вопрос существенный, важный, необходимый. Что выйдет из этого – не знаю, но мой нравственный долг обязывает сказать то, что я считаю нужным сказать. Эту статью прочли Ч. и педагог Н.Ф. Ар-ев, сказав оба, что годится для печати, последний же посоветовал направить ее в «Женское дело». Я сегодня была в редакции, передала ее А.Н. Пешковой-Толиверовой, и она обещала поместить в декабре или январе. А впрочем, вдруг не напечатают?[5]

17 ноября

Я получила из Ярославля 100 руб. и внесла их как пожизненный взнос в общество для доставления средств курсам; мне так хотелось ко дню акта быть уже в числе членов, что прямо с почты с деньгами я отправилась в канцелярию, внесла их директору и получила квитанцию.

21 ноября

На курсах было большое торжество: открытие нового здания, в котором помещается: актовый зал на 1000 человек, библиотека, большая аудитория на 600 человек, две поменьше, профессорская и инспекторская. Дом еще не был вполне готов, но зал, с прилегающими к нему инспекторской и профессорской, были отделаны и обставлены вполне, большая аудитория также.

Сегодня же была назначена отправка депутаций к Г-су и Ка-еву. К Г-су, как водится, ехали все депутатки – от каждого курса по одной представительнице, к Ка-еву же отправили четырех неназначенных депутаток, в числе которых была я. Сбор был назначен в комнате одной из нас к 12 часам. Я пришла раньше, вынула адресы и все приготовила к отправке. Вскоре одна депутация уже уехала, к Ка-еву же нечего было спешить, так как он живет на той же линии, где и курсы.

Юленька М. принарядилась и, по обыкновению, болтала без конца; изящная, тонкая и высокая Д-рова вполне подходила в качестве депутатки, и К. тоже; я оделась в темное платье с кружевным шарфом на шее, – должно быть, было вполне корректно, так как заслужила замечание Д-вой, что из всех их у меня наиболее депутатский вид. А между тем, я никогда не была депутаткой… но смутное чувство уверенности, что я смогла бы быть представительницей и защитницей интересов товарищей, не оставляло меня. Решено было, что я скажу сначала несколько слов профессору, передам адрес Юленьке для прочтения и передачи. Нельзя сказать, чтобы на душе у меня было хорошо: за адрес Г-су мне нечего было бояться – он был исполнен безукоризненно с художественной стороны, и текст, хотя и длинноватый, дышал теплотою и искренностью; текст другого адреса был написан мною, и я ясно сознавала все его недостатки: «Николай Иванович! С чувством глубокого сожаления узнали мы, что Вы принуждены прекратить чтение лекций в университете и на курсах. Мы теряем в Вас не только профессора, выдающегося представителя науки, но и человека, в котором всегда находили сочувственный отклик наши нравственные и материальные нужды. Примите, глубокоуважаемый профессор, выражение нашей искренней признательности за все, сделанное Вами для русской науки и учащейся молодежи». Написано было сдержанно, ясно, кратко и, в сущности, вполне честно, без всякого преувеличения выражало наши чувства по поводу потери Ка-ева, но, пожалуй, уже чересчур кратко; кроме того, не было подчеркнуто значение его сочинений, не было сказано, что они навсегда останутся для нас источником знания и проч., – это все надо было бы сказать, да не было сказано.

Мы пришли и разделись в прихожей. Ка-ев вышел к нам, и войдя в зал, я обратилась к профессору с коротенькой речью, содержание ее приблизительно было такое: «В день нашего курсового праздника, в который мы привыкли видеть Вас среди нас, глубокоуважаемый профессор, мы приходим к Вам, чтобы выразить чувство бесконечного сожаления о том, что Ваша долголетняя связь с молодежью… теперь прекращена». Я хотела сказать это как можно лучше, но, как водится, последняя фраза вышла у меня не очень-то литературно сказанной, и я поспешила окончить: «Мы являемся к Вам в качестве депутации от всех наших товарищей». Прибавив еще какие-то слова, передала адрес Юленьке – та спокойным тоном прочла адрес.

Ка-ев, слегка наклонив голову, заложив руку за борт сюртука, неподвижно стоял перед нами; он был, как всегда, величествен и спокоен, и я тщетно старалась уловить на его лице следы какого-нибудь душевного движения.