Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

К-еву написан так ясно, просто и кратко, что не только никто ничего не возражает, но даже мне самой иногда кажется, не чересчур ли это просто, – не лучше ли было бы написать иначе, более изящно? Адресы эти стали моим детищем. Я не могу доверить никому переговоров со Шнейдер. Третьего дня Ки-ва ходила вместо меня, но она так грубо не поняла идей художницы, что передала все в извращенном виде, мне стоило немалого труда среди этой путаницы понять истинные мысли художницы.

27 сентября

Заказала сегодня диплом, по счету 59; 22 (с математичками) – кончили весной, 37, значит, – осенью. А всех нас было принято на первый курс – 150 человек ист. отд. и 50 математичек; допустим, что ушло 40 человек, все-таки осталось – 160. Где же остальные 100? Исключены, ушли после этой истории.

28 сентября

Надо спешить с приведением в исполнение планов, над которыми я давно думала…

Сперва я решила поехать в деревню, заниматься физическим трудом, изучать народную жизнь, заниматься с крестьянскими ребятами, отдохнуть – и так жить до весны, а потом уехать за границу; приведение в исполнение этого плана затрудняется только тем, что у меня нет ни одного знакомого помещика, не к кому ехать в имение, а забраться в глухую деревню и жить по-крестьянски, да еще учить детей без надлежащих «разрешений» – это значит наверняка подвергнуться подозрению…

Другой план – делать попытки проникнуть на поприще юридическое. Подать прошение на Высочайшее имя государыне Александре Федоровне о разрешении сдавать экзамены параллельно со студентами-юристами. Этот план, разумеется, не столько практический, сколько теоретический: мне не разрешат никогда быть адвокатом, но к небольшому ряду женщин, добивавшихся этого права – пусть прибудет еще одно имя. Надо быть хоть застрельщиком, если судьбою не суждено принять участие в настоящем сражении. При этом нельзя забывать, что уже 30 лет назад три женщины добивались высшего сельскохозяйственного образования. Им было отказано. Через 80 лет вопрос не только поднят, он уже решен в утвердительном смысле, и скоро возникнет сельскохозяйственный институт. Так и здесь. Отчего же не проложить женщине новый путь?

Или: ехать за границу теперь же, на осенний семестр – запасшись, конечно, рекомендательными письмами профессоров. Затруднение в этом намерении только одно – денежное, так как я ничего не хочу просить у матери.

Или: остаться здесь, практиковаться в школах и продолжать занятия по русской истории у Лаппо-Данилевского. Это самый простой, не представляющий никаких затруднений план; практически даже очень полезный, так как дает мне возможность приобрести необходимый педагогический навык. И на этот раз препятствием является только моя личная воля.

Я всегда говорила, что для меня по окончании курса не так будет важен вопрос «что делать», а «как делать», так как я уже при поступлении решила быть народной учительницей; теперь же оказывается не то: мои воззрения на жизнь и предмет воспитания окончательно изменились и делают для меня невозможным не только поступление на казенное место, но и открытие собственной школы в селе, где так близко приходится сталкиваться с «батюшкой»…

Вот и еще план: открыть частную гимназию в Ярославле, с солидной программой и с педагогическим персоналом исключительно из курсисток. Такая гимназия необходима, так как у нас всюду раздаются жалобы на недостаток вакансий в обеих гимназиях, конкурс с каждым годом увеличивается. Дело только в деньгах… А было бы хорошо, очень хорошо.

Словом, я в конце концов очутилась в затруднительном положении. Изобретательный ум создает один план за другим, – точно утешить хочет за то, что по окончании курсов все-таки являешься не вполне свободным человеком.

12 октября

На днях, в приемный день, я отправляюсь к министру юстиции, как к высшей инстанции для выяснения вопроса, хотя знала заранее, что мне будет наверное отказано. Никогда в жизни я не бывала ни в каком министерстве. Поднимаясь по лестнице большого дома министерства юстиции на углу Екатерининской улицы, я ясно ощущала ту атмосферу казенщины, казарменности, которую мужчины с таким необыкновенным искусством вводят всюду, где только простирается их власть. Поднявшись во второй этаж, на длинной площадке я заметила, как одна из дверей была отворена и из нее входили и выходили одетые в полную форму чиновники… – Где приемная? Мне сказали – здесь, и я прошла в эту же дверь. Высокая комната в одно окно была полна народом. В следующей большой комнате было несколько дам смиренного, запуганного вида с прошениями в руках; все они были немолоды, иные стары. За столом сидел молодой человек, записывал фамилии, пришлось сказать ему свою. Несколько мужчин сидело у стены на стульях, другие ходили по комнате и разговаривали. Я встала у дверей, ни один из сидевших не тронулся предложить мне свой стул. Очевидно, здесь, в присутственном месте, эти господа забывали свою пресловутую «вежливость к дамам» и, видя в них только смиренных просительниц, не стеснялись. Среди сидевших в мундирах я заметила одного молодого, миловидного брюнета во фраке и почему-то подумала, что, наверно, он умеет ухаживать за барышнями, а вот здесь, небось, – сидит и не уступит места.

Я с любопытством наблюдала. Мундир, некрасивый, одного покроя, придавал чиновникам какой-то однообразный, казенный вид: это были точно ходячие присутственные места. У всех плечи спускались почти под прямым углом, у всех мундир сидел безукоризненно, как на манекене, и спина сзади чинно вытягивалась. Полная невежда в чинах и знаках звездочек на погонах, я и не знала, конечно, кто именно представлялся министру. Высокая комната с серыми обоями, казарменная мебель вдоль стен, серый свет петербургского осеннего дня и эти казарменного вида люди – все это, вместе взятое, производило угнетающее впечатление. Передо мной вдруг раскрылась незнакомая доселе страничка жизни – чиновничество, и как свежему человеку – показалась невыносимой. Я с гордостью сознавала, что происхожу от людей независимых, что и братья мои по своим склонностям не годятся в чиновники, и ближайшие родственники – тоже не имеют в среде своей чиновников.

У дверей к министру стояли, вытянувшись, два курьера с медалями; один из чиновников бегал с какой-то запиской, суетился и, наконец, подлетел ко мне.

– Вам что угодно? Подать прошение?

– Нет, – отвечала я.

– В таком случае, о чем же вам нужно просить министра?

Мне не хотелось говорить этому господину о своем личном деле, но видела, что иначе нельзя.

– Мне нужно знать, позволено ли будет сдавать в России государственный экзамен по юридическим наукам.

– В таком случае вам лучше обратиться в министерство народного просвещения.

– Нет, кроме того, мне важно знать, возможна ли будет какая-либо практика, – возразила я. Чиновник молча улетел к следующей даме.

Дверь отворялась