Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

А тут вдруг Параджанов – совершенно невероятный человек! Трудно найти подходящие эпитеты… он был как вулкан, безостановочно извергающийся! Создавал незабываемые образы, все знал про то, как одеть человека, как украсить дом, как поставить спектакль. К нему приезжало огромное количество людей из разных сфер: из балета, оперы, из кино, художники приезжали – он легко оперировал любым видом и жанром искусства. Какая-то ренессансная фигура. Для меня это было такое откровение! И когда его арестовали, я понял, что этой власти не нравятся такие люди. Это стало для меня страшным разочарованием. Потому что такие люди должны не просто нравиться, они должны восхищать!

И я бросил работу. Уволился, уехал в Армению и начал преподавать в школе русский язык.

И случилась странная история, даже в определенном смысле мистическая. Меня вызвал директор школы и сказал, что, поскольку детей забирают на сбор герани, у меня две недели свободных. Какая герань?! Я всю жизнь считал, что герань растет в горшочках на подоконнике. Но он объяснил, что герань растет в Араратской долине, это стратегическое растение, из которого делают не то спирт, не то масла для самолетов или для парфюмерии. Поэтому всех, включая школьников, отправляют собирать герань.

Я совершенно обалдел, но, конечно, воспользовался этими каникулами. Приехал домой в Тбилиси утренним поездом; мама, жена, дочка – удивились все, обрадовались. Мама стала накрывать завтрак во дворе. И только я сел, она говорит: “Ну как они чувствуют, что ты приехал?”

Смотрю – во двор мой товарищ входит: “Как хорошо, что ты здесь…” – “А что такое?” – “Сегодня суд над Сережей Параджановым начинается”.

Вот эта герань и Параджанов у меня теперь на всю жизнь связаны…

После того как Сережу выпустили, я бросил армянских детей на произвол судьбы и начал его всюду сопровождать, потому что он привык к свите, один никогда не ходил.

Б.М.: Шура, а кто у него бывал в те годы?

А.А.: Это сложно сказать. Дом у него был открыт, причем в физическом смысле тоже – дверь не запиралась круглые сутки. Человек по десять гостей бывало каждый день, а то и по двадцать-тридцать с ротацией. У меня в голове настоящий калейдоскоп – самые яркие события я помню, но даты путаю.

Да и как запомнишь? Сегодня приезжает Питер Брук, завтра продюсер Ива Сен-Лорана, а на следующий день – два каких-то водителя из Германии, которым велено зайти к Параджанову, кто-то с Таганки, потом Мессерер с Ахмадулиной… И так день за днем.

Но я помню, как вы приезжали. Во-первых, он нас всех погнал на базар с криками: “Едут Ахмадулина с Мессерером!”

Я тогда в современной литературе был несведущ. Классиков хорошо знал, а вот тогдашнее, советское – плохо… И в силу своего невежества никогда не смотрел на даты. Я читал стихи Беллы, но не знал, в каком году они написаны. Про Мессерера я слышал: есть такой Мессерер. И ждал, что приедут два дряхлых старика, ужасный старик с ужасной старухой. Когда мы ходили по базару с Сережиным племянником Аликом Джаншиевым, я и говорю: “Они же старые люди, надо купить что-то такое, что бы им было нетяжело кушать”. Алик посмотрел на меня и спрашивает (а он заикался): “К-к-к-кто старые люди?” – “Ну Мессерер с Ахмадулиной. Им, наверно, уже лет по восемьдесят-девяносто…” – “Ты не п-п-путаешь с Анной Ахматовой и Гумилевым?”

Сережа всех нас потащил на Беллин вечер, потом на дачу ездили на трех машинах. И мы приехали в Цицамури к Додо. Это село у подножья монастыря Зедазени, откуда виден и соседний монастырь Джвари, описанный Лермонтовым, там очень красиво. Параджанов называл дачу Абашидзе “дворцом императора Такусаку” – вымышленного императора японского. Дача изнутри была обита дубом, и стол огромный дубовый там стоял…

Б.М.: Я тоже помню этот день. Мы даже в первый момент оробели, когда с Абашидзе познакомились. Большой был человек.

А.А.: Давид Иванович был сто девяносто сантиметров ростом, сто сорок килограммов весом, потомственный князь. В Грузии, говорят, каждый второй – князь, но он настоящий князь Абаши, а мама его, Нина Давыдовна Андроникова, тоже княжеского рода. Его дом обслуживали потомки крепостных его деда – следили за участком, постройками, собаками и, обращаясь к нему, называли его “князь”. По популярности Додо Абашидзе можно было сравнить с Юрием Никулиным. Он в любое время дня и ночи мог войти в любой дом, и люди были счастливы его принимать. Он очень много сделал для Параджанова.

Когда Сережу освободили, его пригласил министр кинематографии Грузии и предложил ему работу. Это было как гром среди ясного неба – человек только неделю назад сидел в тюрьме, прощался с жизнью, вдруг его вызывают, предлагают быть художественным руководителем у молодых режиссеров, чтобы получать какую-то зарплату… Параджанов вышел из министерства и прямиком отправился на почту – отправлять телеграмму на студию им. Довженко, чтобы оттуда на “Грузия-фильм” прислали трудовую книжку. С того дня, как я начал после суда везде его сопровождать, он предпочитал не писать и не читать самостоятельно, в лучшем случае диктовал. Так вот он мне продиктовал телеграмму: “Киев, Брест-Литовский бульвар, киностудия им. Довженко. В сером тумане ваших скучных фильмов найдите время прислать мне мое досье. Сергей Параджанов”.

Он умел уколоть, сказать гадость. Когда Гарик, который по отцу был Хачатуров, но тогда уже поменял фамилию, поступил во ВГИК, Сережа послал телеграмму ректору: “Поздравляю вас с будущим гением советского кинематографа Гари Параджановым. Режиссер Сергей Хачатуров”.

Когда прибыла трудовая книжка, к министру пригласили Параджанова и Додо Абашидзе. Я мирно сидел в приемной, ждал, когда они выйдут. Тут появляется Параджанов и говорит: “Нужно срочно найти сценарий для фильма!”

Мы примчались к Сереже домой, открыли какие-то чемоданы, нашли там пыльные рукописи. Больше всего меня потрясли рукописи сценария “Демон”, несколько экземпляров с разными титульными листами. На первом титуле было написано: “Виктор Шкловский. Демон”. На втором: “Виктор Шкловский при участии Параджанова”. На третьем: “Виктор Шкловский и Сергей Параджанов”, на четвертом: “Сергей Параджанов и Виктор Шкловский”, на пятом – “Сергей Параджанов при участии Виктора Шкловского”, а на шестом: “Сергей Параджанов и Михаил Лермонтов”. Он пытался пропихнуть сценарий “Демона”, на что министр сказал: “Нет, сейчас это не нужно, сними что-нибудь нейтральное”.

Я сам это слышал, поскольку Сережа увлек меня вместе с собой в кабинет. Мы, говорит, старые уже, можем что-нибудь забыть, а ты все запомнишь. Вот я и сидел в качестве диктофона.

Б.М.: В свое время Сережа предлагал мне делать с ним этот фильм. Я был согласен, но съемки так и не состоялись.

А.А.: Да, на “Демона” они не согласились. И тут Додо Абашидзе сыграл судьбоносную для Параджанова роль. Для Додо был написан сценарий “Легенда о Сурамской крепости”, он должен был быть режиссером. И там, в кабинете министра, Додо предложил Сереже: “Бери мой сценарий и снимай эту картину, потому что она уже прошла все художественные советы, под нее выделены деньги”. Параджанов стал орать: “Нет, ты так много лет мечтал снять этот фильм, я не могу этого сделать!”