Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Потом ему показалось, что деревянный фон табахи не очень к ней подходит. И он попросил меня принести лак и сдуру всю эту рыбу залил черным лаком. Она стала ужасной просто, мы долго мыли ее в керосине, каких-то растворителях – ничего не получилось. Тогда он заставил нас ее ошкурить и сказал: “Это прекрасный коллаж, я назвал его «Воспоминание о черной икре»”.

И сейчас коллаж висит в его музее, но сначала он был розово-перламутровой красивой рыбкой.

Я каждый день проводил с Параджановым минимум по десять часов, но так и не понял механизм его образного мышления. Думаю, и никому его не понять, потому что это делалось левой рукой, между делом. Единственное, что Сережа сделал на моей памяти сознательно и сосредоточенно, – это эскизы костюмов к “Сурамской крепости”. Он где-то нашел пачку листов наждачной бумаги, притащил домой, сказал, это гениальный фон. Собрал свои тряпочки и начал выкладывать, а мы с Аликом клеили. Он просто накладывал тряпочки: это костюм Вардо, это костюм Усман-ага, это костюм мальчика, это костюм волынщика. Сделал штук пятнадцать и все раздарил. Одну я у него украл после фильма. Украл в отместку. Он мне как-то подарил замечательную работу: в пику Эйзенштейну он сделал мексиканский цикл, чудные три рисунка в окантовке, и подарил их мне на день рождения. В 1985 году, перед выставкой, он их выпросил – “на время, на выставке повесить”. И не вернул. Я все повторял: “Сереж, верни, ты же мне их подарил”. – “Нет…” – “Как же так, у меня что-то на память о тебе должно остаться!” – “Никогда, ни за что, сам украдешь”, – сказал он. Чем навел меня на мысль.

Когда фильм был закончен, он начал эти эскизы раздаривать. Коре Церетели, монтажеру подарил, каким-то бессмысленным французам дуракам подарил, тут я расстроился, понял, что он все раздарит. И утащил один из эскизов, он даже не заметил. Он странно к этому относился: некоторые работы очень берег, а к некоторым относился равнодушно.

Б.М.: Он тюремные работы берег, никому не давал. Я-то ему все время дарил свои картинки, офорты тонкие. Он их тут же передаривал.

А.А.: Продавал, передаривал. Когда не было денег, продавал.

Б.М.: Но ведь не от корысти…

А.А.: Нет. Он к деньгам насмешливо относился. Знаете, как он на свадьбе пожар устроил? Додо Абашидзе пригласили тамадой на свадьбу, и он почему-то потащил туда нас с Параджановым. Ну, я забился в уголочек, сижу там тихо, выпиваю, закусываю, а остальные вдруг пустились в пляс. А у нас положено дарить деньги на свадьбе. Когда идут танцевать, купюры зажимают между пальцами и так танцуют, а после окончания танца бросают деньги музыкантам, либо невесте, либо женщинам, которые тоже тут пляшут.

И Параджанов пустился в пляс с купюрой, а потом почему-то зажег ее от свечи. Плясал-плясал, да и уронил ее какой-то женщине на голову, на парик, который тут же вспыхнул. Она была абсолютно лысая, горящий парик скинула, стали тушить, заливать водой, все веселье насмарку. Нас с позором выгнали, хорошо, что не побили. Хозяева долго объяснялись с Додо Абашидзе, что за дурака он привел на свадьбу. Многие люди и не знали, кто такой Параджанов. Какой-то там режиссер, подумаешь.

Жора, Гарика папа, когда ругался с Сережей и хотел его уколоть, пользовался главным аргументом: “Ты так себя ведешь, как будто ты снял «Клеопатру»”, – заявлял он, поскольку для него это был образец кинематографа. Он спрашивал Балаяна: “Рома, это правда, что Сергей – гений?” – “Да, он гений”. – “А почему в маминых трусах ходит? Гении разве ходят в маминых трусах?”

Ужас. У нас был товарищ, Лева-цеховик, он сшил Сереже трусы, сатиновые, черные – как положено. На Сережин размер было очень трудно в советское время что-то купить. Лева сшил двадцать четыре пары трусов. “Вот, это тебе на год. Когда закончатся, еще сошью”, – сказал он.

Параджанов, когда Лева принес эти трусы, очень обрадовался и надел их все сразу, причем не друг на друга, а как платье с оборками, одни даже надел на голову. Страшно веселился. Сохранилась фотография: Параджанов в таком “наряде”.

Половину этих трусов, двенадцать штук, он через меня послал Эльдару Рязанову. Я привез и вручил со словами: “От Параджанова”.

Тот, видно, подумал, что Параджанов прислал какой-нибудь ковер, что-то ценное, а когда открыл коробку и увидел двенадцать пар черных блестящих сатиновых трусов, был потрясен совершенно. Ждал всего, кроме этого…

Б.М.: Отношения Сережи с сестрой и ее мужем, насколько я понимаю, оставляли желать лучшего?

А.А.: С Аней они несколько лет не разговаривали, потому что он у нее все время таскал что-то: еду, стиральный порошок, керосин, пепельницу, а она на него обижалась.

Меня она обожала, потому что видела, что я за ним ухаживаю, продукты ношу, и тихо зазывала меня на кухню, пытаясь всучить какое-то варенье. А поскольку кухня была общая, я это варенье видел в стенном шкафу неоднократно. Его украшали бумажки с надписью: “Инжир 73 год”, “Кизил 75 год”. Я сопротивлялся и не брал это варенье десятилетней выдержки, ведь мне пришлось бы его выкинуть.

А с сыном Параджанова Суреном была такая история. Сережа часто про него рассказывал: “Настоящий красавец, высокий, стройный, похож на Кеннеди”. И вдруг, году в 1982–1983-м, приезжает пузатый, необаятельный, нелепый мальчик, и выясняется, что это и есть сын Параджанова. К жизни был совершенно не приспособлен, ничего не умел, все разбрасывал. У Параджанова при кажущейся внешней неразберихе все лежало на своих местах, для него это было важно – не порядок, а эстетика. Эта ваза должна стоять здесь, а альбом лежать тут – все было продумано. А мальчик устроил хаос. Сереже это надоело, и он предложил сыну убрать и постирать свои вещи. Тот спрашивает: а как? Сережа отвечает: очень просто, возьми тазик, замочи… Мальчик, конечно, не понимал, что белое белье надо стирать отдельно от черного, шерсть отдельно от хлопка. Он утречком взял и закинул все грязное в большой таз, засыпал полпачки порошка и залил водой. Образовалась густая жижа. Аня вышла часов в одиннадцать на балкон – она там каждый день сидела, как сова, в двух париках – внизу рыжий, а сверху черный. И сидит она в этих двух париках и вдруг видит, что коробки-то с порошком нету. Она спрашивает: “Суренчик, а ты где взял порошок?” – “На кухне, тетя Аня”. – “Скажи своему папе, пусть не пожалеет одиннадцать копеек и купит в керосиновой лавке пачку порошка, а мой пусть не трогает!”

Понятно, пенсионерка, бедная женщина. Стала она плакать, Параджанов выскочил на балкон и заорал: “Ты жадина, скопидомка, родному брату жалеешь воду, стиральный порошок!” – “Да, потому что у меня нет денег, а ты последнее отнимаешь…” В общем, слово за слово, Параджанов крикнул: “Забери обратно свой порошок!” – и перевернул этот таз ей на голову.

Грязная вода течет по парикам, Аня вскакивает, впивается ему когтями в лицо, и они начинают, как Белоусова и Протопопов, скользить по мокрому линолеуму. Мы с Мариком Поляковым кидаемся их разнимать, а скользко, устоять невозможно… Никто всерьез не пострадал, конечно, они царапались, орали, ругались матом, в итоге Параджанов хлопнулся на пол, Аню мы унесли, а Суренчик так и стоял, не понимая, что творится. Вот так они и ссорились все время – из-за воровства.