Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

С каждой лекцией все шире перед Тимофеем раздвигались рамки представления о мире, о жизни человеческого общества.

Тимофей посылал восторженные письма Елене, восхищаясь всем: Москвой, москвичами, своими товарищами, преподавателями, чудесными условиями, созданными слушателям Промакадемии.

«Для полного счастья не хватает лишь тебя, — писал он. — Помню. Люблю. Жду. — И тут же дурачился: — С ужасом вспоминаю твоего поклонника. Цепенею при мысли, что во время моего отсутствия Филипп Макарович завладеет твоим сердцем».

Дыкин и в самом деле снова принялся обхаживать Елену с упорством маньяка, до.смешного уверенного в своей неотразимости. И Елена отвечала Тимофею: «Между прочим, для тебя это реальная угроза».

Она радовалась, видя, как поднимается Тимофей над самим собой, как от письма к письму растут его интересы, духовные запросы, как обогащается он интеллектуально.

В своих письмах она сообщала ему все крутоярские новости. От нее он узнал о предстоявшем замужестве Фроси, своевременно прислал свои поздравления, подарки и получил в ответ искрящееся неуемной радостью жизни письмо молодоженов. Со временем Андрей сообщил о деповских делах.

И Сережка писал. Его письма доставляли Тимофею большую радость. В каждом из них билась мысль, беспокойная мысль юноши, вступающего в жизнь. Он рассуждал, спорил, ниспровергал и утверждал с бескомпромиссностью юности. Артур — «Овод», до последнего времени властвовавший в его душе, уступил место Павке Корчагину. «Я помню, отец, что это твоя и твоих сверстников молодость. Но мне тоже хочется прожить так, чтобы не было мучительно больно за напрасно прожитые годы. — Будто с кем-то полемизируя, доказывал: — Разве зазорно быть слесарем? Разве профессия определяет суть человека? Главное ведь не в том, кем ты работаешь, а как, каков ты есть. Бывают люди вовсе необразованные. Того же дядю Кондрата взять. Зато какая у него душа! И можно окончить институт, устроиться в жизни, быть внешне привлекательным, но так и не стать человеком в большом, настоящем значении этого слова». И уже из другого письма: «Тебе нравится подставлять лицо шквальным порывам ветра с дождем или снежным вихрям? Чтоб секло, било. Мне — очень. Тогда поет все внутри, и будто наливаешься необыкновенной силой, и кажется, что любое дело по плечу, любая трудность нипочем». Или: «Меня приняли в комсомол. А я ведь еще ничего не сделал!»

Тимофей тепло улыбался, читая Сережкины строки. И говорил с ним — родным и далеким. «Хорошо, сын. Хорошо, что тебе нравится подставлять лицо шквальным порывам ветра с дождем или снежным вихрям. Хорошо, что ты взял себе в спутники Павла Корчагина. И не беда, что ты пока ничего не сделал. Главное — ты понимаешь это. И ты еще успеешь совершить доброе в жизни».

Елена, втайне от сына, писала Тимофею: «Перебирала Сережкины книги. Выпала фотокарточка Настеньки Колесовой. А сзади надпись: «Сереже на память о прошлом». Я поразилась. У них, оказывается, уже есть прошлое! Или, может, было прошлое?.. Он ничего мне не говорит. Но я вижу, чувствую: с ним происходит что-то неладное. Его гнетет какая-то печаль. Купил скрипку и отдает ей все свободное время. Уже кое-что играет. И ни одной мажорной мелодии. Что все это значит? Ума не приложу».

Да, теперь Сережку не успокоишь, как когда-то, переиначенной сказкой. Не настолько он слаб, чтобы искать утешителей. Он гордый, он никому не позволит вторгаться в свой интимный мир. Тимофей прекрасно понимал его. Но и оставить сына наедине с его первыми переживаниями не мог. И он послал Сережке письмо, между прочим, подчеркивая: «Ты прав, сын. Прежде всего надо быть человеком. Жизнь сложна и порою жестока. Слабых она ломает. Безвольные люди быстро поддаются невзгодам и гибнут: спиваются, черствеют душой, становятся обывателями, нравственными уродами, растрачивают себя по мелочам. А сильные — сохраняют человеческое достоинство при всех обстоятельствах. Даже когда сердце млеет от боли, когда, казалось бы, все кончилось и впереди ничего нет...»

Тимофей был больше чем уверен в том, что Сережка поймет его. Должен понять. Правда, он такой же чрезмерно впечатлительный, ранимый, как в детстве. Но рабочая закалка тоже кое-что значит!

Для него снова потянулись относительно спокойные дни. Тимофей с головой ушел в учебу. Лекции, семинары, самостоятельная подготовка, штудирование первоисточников, консультации, собеседования — словно в водовороте закружило, понесло.

И вдруг как гром среди ясного неба: «Арестован дядя Иван». По тону письма, по тому, как прыгали буквы, Тимофей мог представить себе состояние Елены.

В тот вечер он долго бродил по Москве. Всю ночь не сомкнул глаз. Лежал в темноте и думал, думал. Вспоминал поступки Ивана Пыжова, его высказывания, анализировал их. И не находил ничего подозрительного, ничего такого, что хоть каким-то образом выдавало бы в нем врага.

Нет, он не верил. Он не мог согласиться с тем, в чем обвиняют Ивана Пыжова.

Утром Тимофей заявил секретарю партийного комитета о том, что его дядя — Иван Авдеевич Пыжов — арестован.

— Но это, наверное, ошибка, — убежденно добавил он. — Ничего такого за ним не замечалось.

Ему ответили, что разберутся, наведут справки, и отослали на занятия.

38

У крутоярцев только и разговоров, что о Егорке Пыжове. Пройдет улицами, из-за каждого плетня привечают, а потом долго вслед смотрят. Ребята не без зависти формой его любуются, трогают ремни, орден рассматривают.

Девчонки тоже норовят т пути его встретиться, обратить на себя внимание, шуткой, словом с ним перекинуться. И то сказать: жених хоть куда!

Ну, а уж об Антониде и говорить нечего. Словно расцвела, помолодела. И так посадит его, и этак. Глаз не оторвет. За столом — лучшее место ему, лучший кусок. Позаботится, чтобы и рюмочка не высыхала и чтобы еда была свеженькой.

В день приезда Егорки закатила Антонида настоящий пир. И теперь ревниво следит, чтобы не сманывали его из дому.

Кондрат Юдин и Лаврентий Толмачев пришли вместе. Степенно поздоровались во дворе с Антонидой.

— Показывай, мать, своего сокола, — проговорил Кондрат.

— Да что вам тут — смотрины? — будто и в самом деле недовольна приходом односельчан, ответила Антонида. — Ходют, ходют... Передохнуть бы дали малому.

— Смотрины не смотрины, а коли надо — девку подберем, — засмеялся Кондрат. — Женим в два счета. Уж больно нам с Лаврушечкой не терпится к тебе сватами определиться.

Услышав разговор, Егор усмехнулся, поспешил выйти.

— Кого тут женить собираются? — появляясь на крыльце, заговорил он.

Кондрат обернулся к нему, восхищенно выдохнул:

— Ух ты! Так вот