Кровавый рассвет - Святослав Купчик

болью. Я посмотрел на небо, потом снова на балкон, обернулся в зал, там было очень шумно, затем я выпил до дна бокал и вновь взглянул на балкон. Они все еще стояли там. Мне стало совсем плохо, когда я бросил взгляд в зал и увидел среди толпы тень. Она снова пришла ко мне, и в этот раз не во сне. Я застыл, ни одна часть моего тела не могла пошевелиться, однако внутри меня начался шторм, какого не знавал ни один моряк. Она приближалась, и мой страх набирал обороты. Я заметил, что с каждым новым приходом, тень все больше меняет свою форму. Она перестала быть просто пятном, она принимает фигуру человека. И с каждым разом ее черты становятся все четче. Я не мог двинуться с места, я перестал слышать людей вокруг. Тень подошла вплотную. Она была просто ощущаемой тенью, без глаз, без уст, без носа. Я почувствовал резкую боль в груди, в меня будто бы выстрелили ядром из пушки. Тень пристально смотрела в мои глаза. Было ощущение, что вот-вот, и она ударит меня своим лбом. Мне было больно, невыносимо больно. Она смотрела мне в глаза. Она медленно поднесла свою руку к моей щеке, но не касалась ее. Это была хрупкая, тонкая, длинная рука женщины, тянувшаяся к моему лицу. Внезапно меня потянуло вниз, ноги повело, и я рухнул на пол. Последнее, что я слышал – дамские крики.

В голове всплыла картина, которую мне пришлось увидеть на балконе. Картина, которая окончательно разрушила мой внутренний храм. Прекрасное ночное небо, шум деревьев, балкон, освещаемый светом из залы. На балконе, положив руку на перила, стоит прекрасная девушка, в бардовом платье. Это Анна, моя милая, прекрасная Анна. И тут, прекрасное небо становится мрачным, страшным. К девушке подходит человек, его черты мне кажутся до боли знакомыми. До реальной боли. Нет больше сомнений, это он. Отец.

Темно. Очень темно. В этой темноте я прозрел. Я понял, что так сильно меня тяготило и волочилось за мной. Я все осознал. Мне захотелось увидеть тень и сказать ей…

Меня разбудил луч солнца, пронзающий окно комнаты. Я проснулся в своих покоях и увидел Вицера, который сидел на стуле и смотрел в пол.

– Ну, доброе утро, доктор.

– Гришенька! Слава Тебе, Господи. Как ты себя чувствуешь? —Вскочил он со стула.

– Все хорошо. – Все не было хорошо, я не чувствовал правой стороны лица.

– Это главное. Мы так за тебя испугались. Вчера ты просто рухнул на пол, я даже дыхания твоего не слышал, был весь черный, как твой конь. Повторял одно и то же.

– Что повторял?

– Ты с кем-то разговаривал. Говорил неизвестной девушке, что-то вроде: «Я понял тебя, я все понял», «Ты была явилась для меня знаком».

– Ясно, я жив. Меня интересует не это.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Вот письма. – Он протянул мне четыре письма. – Это от людей, волнующихся за тебя и ответы на твои вопросы.

Я взял бумажки, от Екатерины Бурской, от Вицера и две от Лизы.

– Спасибо тебе, доктор.

– Прости меня, Гриша, прости. – Закрыл лицо руками Вицер. – Мне нужно идти.

Екатерина просто интересовалась моим самочувствием, я ответил ей, что не о чем волноваться. Затем я вскрыл первое письмо от Лизы, где было много сочувствия и желаний скорейшего выздоровления. Открыв второе письмо, я понял, что писала его Анна. Всплыла перед глазами вчерашняя картина. На письме были заметны высохшие потеки слез. Письмо, наполненное слезами и чувствами – это то, что получают единицы, мне повезло.

«Григорий, ты все видел. Возможно, поэтому тебе стало плохо. Я не знаю, что делать. Твой отец признался мне в любви, он открылся мне. Как до такого дошло? Ты ведь понимаешь, какую бурю наводим мы на себя? Я люблю тебя и хочу быть с тобой. Но у меня есть муж, хоть я его и ненавижу. А твой отец, неужели он не осознает, что желает жену своего друга? Что мне делать, Гриша, помоги мне, избавь меня от всего. Люблю тебя».

Я собирался написать ей, но меня что-то отталкивало. Появилось чувство объятий. Словно кто-то обнимал меня со спины и отодвигал от меня бумагу. Я не ответил Анне.

Письмо Вицера:

«Гриша, можешь меня убить, когда прочтешь.

Мне тяжело писать это, когда я сижу рядом с тобой и наблюдаю за тем, как тебе плохо, как ты лежишь в бреду и бормочешь что-то. Слезы наворачиваются, я каюсь. Готов пасть на колени. Ты говорил мне, что к тебе являлась какая-то тень, что к твоей матери она являлась за два дня до ее смерти. Я расскажу: твоя мать постоянно жаловалась мне. Она еще за месяц до смерти ходила ко мне и просила помощи, твоей отец не знает об этом. Можешь ему рассказать. Я ничем не помог ей. Точнее будет сказать, что я не пытался ей помочь. Я думал, что она бредит. Но когда ты сказал мне об этом, меня перевернуло. Я испугался. Во мне пробудился интерес, я хочу помочь тебе, хочу искупить вину перед тобой и твоей покойной матерью. Я изучу твою болезнь, позволь мне только. Я попытаюсь помочь. Ты можешь отказать мне, я приму любой твой ответ, любой, Гриша. Прости меня, прости дорогой».

Чувство объятий пропало, я разозлился, засмотревшись на ружье, висевшее на стене. Глубоко вздохнул, перевел дух и, взяв бумагу, я написал всем, сразу всем:

«Сегодня в полночь состоится важный разговор, твое присутствие необходимо, если не явишься, то и меня в жизни ты больше не увидишь».

Михаил принес мне завтрак в комнату и забрал письма, пообещав отправить их куда нужно. Я приказал ему встретить ночью гостей и попросить их ждать момента, когда я выйду.

– И еще, Михаил, начисти мой пистолет.

– Для чего, позвольте, Григорий?

– Михаил, ты один из тех, кому я могу доверять. Просто сделай то, о чем я тебя прошу. Приведи мой пистолет в идеальное состояние и молча положи его на мой стол, как закончишь, я тебя прошу. И еще три пистолета и ружье. Да вообще все оружия, которые найдешь.

– Будет сделано, – сказал он холодно, но с чувством долга.

– Спасибо, дорогой Михаил.

Он вышел. Есть мне не хотелось, пить тоже, мне уже ничего не хотелось.

Я лег на кровать. Меня снова наполнило чувство объятий, я не хотел от них избавляться, стало тепло и уютно. Нежные женские руки лежали у меня на груди, это было приятно. Я лежал и смотрел