Датский король - Владимир Корнев

Звонцову показалось, будто какой-то шепот прервал течение его мрачных мыслей: «Тот, кто откроет тайну Копья, возьмет Судьбу Мира в свои руки, дабы свободно, по собственному произволению творить в нем Добро или Зло. Это необоримое оружие сделается оружием твоей воли!»

Он почувствовал, как воздух вокруг стал серно-удушливым. В сразу накалившейся, обжигающей атмосфере залы сами предметы точно расплывались перед глазами.

Ошарашенному Звонцову было не до постижения глубинного смысла прочитанного масонского заклинания. Он только решил, что свиток следует положить на место, перевязав так же, как сделал кто-то до него, чтобы уже сейчас не произошло чего-нибудь еще более страшного и непоправимого, чем творившееся с ним из-за кражи проклятой скульптуры.

Немедленно исполнив это, Вячеслав Меркурьевич прижал ладони к вискам в надежде унять нарастающий стук: «Это точно оно — орудие их кровавых ритуалов! Значит, все-таки как-то раздобыли, украли и почитают как Святыню Ордена или Ложи… Будь прокляты их бредовые верования, если очередной жертвой этой ржавой железки должен стать я! Медведь Смолокуров с этой кошмарной антропософкой наверняка все приготовили к обряду и уж не смеют остановиться ни перед чем!» Убьют из-за чужого таланта, из-за таланта, которого я не имею!!! Более чудовищную, нелепую смерть трудно вообразить… А какой выход?! Вот пущусь в бега, но могут ведь и разыскать… Против яда есть хотя бы противоядие, а что противопоставить их кровожадным намерениям?! Их железной воле?! Впрочем… Я же могу вырвать само смертоносное жало!!! Сейчас же вырвать!» Звонцов, радуясь, что спасение его, оказывается, так просто, обеими руками схватил наконечник копья и завернул в креп.

Внезапно послышались отдаленные шаги. В пустом здании, да еще среди ночной тишины, с обостренным напряжением нервов слухом, нетрудно было различить любой звук. Кто-то ходил по первому этажу. «Неужели я попал в ловушку?!» Впопыхах оставив ларец открытым, Звонцов кубарем слетел в столовую, а потом, левой рукой придерживая Священное Копье, а правой — драгоценную ризу, кинулся вниз. Дверь в мастерскую была нараспашку, там-то скульптор и увидел мешковатую мужскую фигуру — некто стоял спиной к вошедшему напротив мольберта, плечи его содрогались то ли от беспомощного плача, то ли от тихого идиотски-истерического смеха. Когда оказалось, что неожиданный ночной визитер — Эрих, Звонцов, которому терять было нечего, тут же набросился на него, не собираясь выпускать из дома. Эрих попытался было бежать и даже завопил, но русский ваятель одним боксерским ударом опрокинул его на пол и отбил желание звать на помощь, после чего надежно связал ремнем от дорожного баула, обратив, таким образом, племянника Флейшхауэр в своего пленника. Эрих выглядел окончательно деморализованным, — до того жалким, что напоминал в этом положении загнанного зайца, у которого душа ушла в пятки.

— Какого немецкого черта тебя сюда принесло среди ночи? Меня выслеживал? Подослали? — вымотанный за несколько последних суток, Звонцов с силой пнул поверженного недруга, будто хотел выместить на нем свою злость за все пережитое. Эрих заскулил, захныкал, весь как-то съежился — в его глазах была мольба о пощаде и животный страх. «Ничтожество! Ну, сейчас я все из него вытяну!» Скульптор-«живописец» взял бидон, не скупясь, облил Эриха керосином.

— Не-ет! Только не это! Умоляю вас, не надо!!!

Вячеслав зажег спичку и хладнокровно поднес к самому носу немца:

— Что, убить Звонцова задумали? Отвечай, свинья, зачем ты сюда пришел?

— Нет, я не задумывал… Не убивайте меня! — Эрих, дрожа и захлебываясь, заверещал, попытался отстраниться: — То есть я и не уходил никуда, я… я остался здесь ночевать, чтобы позировать, понимаете? Завтра утром… Я хочу жить!!! Herr Maler, я маленький человек, поверьте, я — второстепенная фигура, от меня же почти ничего не зависит… — Он стал рыдать как ребенок и долго не мог успокоиться. Звонцов затушил спичку, поняв, что напугал Эриха до такой степени, что тот не может говорить.

Эрих, немного успокоившись, продолжал:

— Я так и знал, не надо было просить, чтобы вы написали мой портрет. Мне надо было догадаться, что это будет стоить мне жизни. Я пешка в этой игре!

— Не крути! И так вижу, что ты не ферзь. Зачем вы решили меня убить?

— Я не собирался убивать. Это все Бэр и моя тетка.

— Не думай, что я болван и совсем не понимаю, с кем имею дело! — заорал Звонцов. — Слушай внимательно: я сейчас буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай коротко и ясно. И учти — мне не до шуток! Для чего была нужна афера с портретом балерины?

— В свое время балерина глубоко оскорбила мою тетку — нашу Госпожу, отказалась с ней сотрудничать и выставила на посмешище всей Европе…

Самое ужасное, что этим балерина нарушила грандиозные планы ордена: мы понесли большие финансовые потери — крупные ювелирные салоны, издавна принадлежавшие нам, были разорены, и мы лишились средств для подготовки встречи нашего Мессии. Вот тогда-то барон Бэр, магистр Ордена, решил вернуть деньги и отомстить за неслыханное оскорбление Госпожи. Ведь она — Сверхженщина! В Ордене она почитается как Богиня-Праматерь, как земное воплощение самой финикийской Астарты…

— Но как же балерина? Этот Бэр. или как там его, он же, несомненно, любил ее!

— Herr Maler, вы даже не понимаете, как заблуждаетесь! Балерина понадобилась Бэру лишь для портрета, который решал две проблемы, возвращение status quo, а вас…

— Вот!!! Что ж он хотел сделать со мной?

— В эту тайну запрещено посвящать посторонних!

— Говори, сволочь! — Звонцов пнул Эриха.

— Наш отец и Господин — Князь Мира сего. Вельзевул. С того времени, как возник первый храм Божий, он тоже возжелал построить себе храм на земле, чтобы в нем ему воздавали поклонение и возносили жертвы, — у Эриха на лбу выступил пот, — когда-то в одном глухом монастыре в Галиции, где веры смешаны[263], был построен новый большой собор, который прежде, чем освятить, нужно было расписать. Тогда наш Господин и Князь Мира решил исполнить свой давнишний замысел через какого-то художника, которого Сатана наделил живописным даром. Начав роспись с алтаря, он одновременно совращал монахов, которые и так не отличались особым благочестием.

В монастыре помимо пьянства и плотского разврата стали случаться откровенные кощунства и святотатства. Этому художнику для вдохновения нужно было постоянно совершать ритуальные убийства. Была готова только малая часть фресок, когда одержимого художника изобличили, после чего он сразу удавился. Бесовский дар остался в стенах монастыря и вселялся поочередно в разных иноков, осуществляя промысел нашего Господина — роспись Храма. Когда у очередного монаха-живописца истощались силы, бес-Гений подстраивал так, что он доходил до исступления и кого-нибудь убивал, монастырская братия выслеживала его, предавая суду и смерти, но таким образом невольно потворствовала бесу, и неуловимый дух снова подчинял себе какого-нибудь склонного к искушению монаха, который продолжал писать. При живописных работах использовались не просто краски — их готовил Гений-бес как раз на душах убитых братьев, поэтому живопись отличалась необычайным эффектом — от нее исходил свет душ убитых! В итоге инквизиция всерьез взялась за монастырь. Суд был короткий, а кара самой жестокой; вся братия во главе с настоятелем была сожжена. Алтарь наглухо заложили камнем, а вход в храм замуровали. Обитель была совсем упразднена, место объявлено «проклятым». Казалось бы, наш Господин так и не уступил тогда Божьим рабам избранный им удел земли, не допустил, чтобы были освящены стены храма, однако его величайший замысел остается недовоплощен…