Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

По обычаю, для меня святому, после причащения Св. таин, то есть тогда, когда в праве считать себя лучше, когда каждому слову могу просить больше веры, – всецело переношусь к Вам! Если и Вы, Государь, причащались сегодня, то прежде всего дозвольте Вас поздравить и в это поздравление вложить всю силу моих желаний для Вас блага; и главнейшее из благ – это благословение Божие на Вас, на Супругу Вашу и на Детей Ваших. Под сенью этого благословения да пребудет и преизбудет и крепнет в Вас спокойная уверенность, что Вы идете с Богом и с Вашим народом, следовательно, по верному пути, и путь этот да будет тверд. Много, много во все эти часы говения пребывал с Вами мысленно, молясь за Вас и уясняя себе Ваше трудное положение, и чем ближе и яснее сближался с Вами, тем легче становилось на душе, тем светлее становился Ваш образ в обстановке Ваших забот, и тем сознательнее и глубже становилась вера в Вашу безопасность, в Вашу неприкосновенность и в лучшие дни будущего. Это не слова, Государь, легкомысленно сказанные: это выражение несокрушимой веры и душевного чутья, никогда не обманывающих, когда они приходят в связи с молитвенным настроением. Умнее меня, искуснее меня, полезнее меня может быть всякий, но душою, объединенною с Вами так близко, как я, нет другого; этого ни дать, ни отнять никто не может; это сущность наших отношений молодости, ежеминутного общения с Вами в те годы, когда душа Ваша развивалась и воспринимала свою мощь и свою пищу. Отсюда явилось у меня постоянное душевное чутье к каждому дыханию, так сказать, Вашей душевной жизни, и Вы не поверите, как я благодарен Богу за то, что Ему угодно было меня уединить в самую глубокую тень и отнять всякие личные интересы самолюбия и честолюбия в моей жизни, дабы легче было мне жить только для общения и объединения с Вами душевных исключительно. Эта милость Божия неизреченная и для меня глубоко премудрая: нет ничего в моей жизни умаляющего или могущего портить мое постоянное чувство к Вам; я думаю, наблюдаю, чувствую только потому, что общаюсь с Вами; у меня нет другой причины бытия и другого угла зрения. Оттого так чисто чутье мое; оттого не может быть лжи ни в едином помысле моем; оттого так отрадно благодарить Бога за то, что Вы можете верить мне и не иметь опасения быть мною обманутым. Тут и тени заслуги нет с моей стороны, как с Вашей не может быть благодарности, ибо это по милости Божией есть так сказать историческое, фактами добытое достояние Вашей высочайшей и моей маленькой судьбы. И вот сегодня я так счастлив, что, много молившись о Вас и много думав о Вас, ощущаю, как на душе легко и светло, взирая на Ваше будущее.

Много идет толков эти дни по поводу [П. В.] Оржевского и его ухода. Называют 3 кандидатов. О моем кандидате и речи нет. А жаль. В числе трех называют: [Н. А.] Безака, [Г. С.] Голицына и кого-то еще, чуть ли не Бобрикова[637]. Второй, то есть Гри-Гри Голицын, кажется ничего себе… Но Боже упаси остановиться на первом, на Безаке: сегодня, в день причастия, не остановлюсь сказать, что это не[638] надежный человек; он окружен вонючею красною атмосферою, и не хватило бы слез наплакаться над таким назначением. Но главное скинуть поскорее [П. Н.] Дурново из директоров Департ[амента] госуд[арственной] полиции.

Кстати о Дурново, но о другом [Н. И. Дурново]. Слышал, что в случае ухода [Д. А.] Толстого на него указывают как на преемника. Дай Бог этой мысли осуществиться, и если она Ваша мысль, то тем она отраднее.

Засим еще раз осмеливаюсь остановиться на личности [В. Г.] Коробьина. Верьте мне, Государь, это драгоценная личность: это соединение чести, преданности, ума, работы с верою!

Засим при мысли о Воскресеньи дозвольте мне трижды Вас облобызать и от глубины души сказать Вам: Христос воскресе!

Смею все продолжать надеяться, что после праздников Вы услышите мое моление о свидании. Умоляю о нем, если только есть малейшая возможность.

Итак, при мысли о Воскресеньи, Христос воскресе! Да хранит Вас Бог!

№ 52

[Дневник апреля 1887[639] ]

Из Дневника. О назначении г[енерала Н. И.] Шебеко

Как давно лично и близко знающий Шебеко, я очень обрадовался назначению этого честного человека в преемники человеку положительно нечестному. Ничего не подозревая о случившемся, сижу у себя дома и завтракаю. Приходит Поляков, врач княг[ини] Дондуковой. Я спрашиваю его: «Что нового?» Он мне в ответ: «Как, не знаете?» – «Нет, ничего не знаю». – «Шебеко назначается на место [П. В.] Оржевского».

Мысленно я перекрестился, узнав об этой новости. Потом узнаю от [И. Н.] Дурново следующее. Гр. [Д. А.] Толстой собирался предложить пост генералу [Н. А.] Безаку: замечательно, что у гр. Толстого всегда выбор людей необыкновенно неудачен. Призывает он Безака и предлагает ему; разумеется, Безак соглашается. Видится Дурново с Толстым. Толстой сообщает ему свой выбор. Дурново не одобряет его.

– Так кого же, по вашему, – восклицает Толстой.

– Да вот вы имеете под рукою близкого вам человека, Шебеко.

Гр. Толстой говорит: «Tiens, c’est vrai»[641]. И когда Безака нашли проще оставить на его месте, тогда гр. Толстой предложил Шебеко.

Вот повесть Дурново. Но затем пошла петербургская комедия. Редко я видел назначение, которое бы вызвало столько страстей. Казалось бы, всякий после Оржевского должен был бы быть приветствован. Ничуть! Ругавшие с ожесточением Оржевского накинулись с остервенением на бедного Шебеко и давай его честить и за то, что он глуп, и за то, что сестра его при кн. [Е. М.] Юрьевской[642], и т. д. Во всех гостиных стон стоял брани, и самое комичное было то, что сам гр. Толстой, очень уже близящийся к состоянию старухи, говорит Дурново: