Ангелы и Демоны - Дэн Браун

Лэнгдон испытал такое же потрясение, как и все остальные. Онпочувствовал, как в его ладони дрогнула рука Виттории, и мозг ученого, ужеотупевший от множества не имеющих ответов вопросов, принялся лихорадочно искатьдля себя точку опоры.

Казалось, что слова камерария продолжали звучать под сводамиСикстинской капеллы. В горящих огнем глазах клирика Лэнгдон видел полнуюуверенность в истинности своего страшного обвинения. Ученый попытался убедитьсебя в том, что все это не более чем ночной кошмар и, проснувшись, он сноваокажется в реальном мире.

— Это грязная ложь! — выкрикнул один изкардиналов.

— Никогда не поверю! — поддержал егодругой. — Его святейшество был предан церкви, как ни один из живущих наземле людей!

Затем заговорил Мортати, и в его голосе звучало страдание:

— Друзья мои… То, что сказал камерарий, — сущаяправда.

Все кардиналы посмотрели на него с таким видом, словно«великий выборщик» только что произнес чудовищную непристойность.

— У его святейшества действительно был ребенок, —сказал Мортати.

Лица кардиналов побелели от ужаса. Камерарий был потрясен.

— Вы знали? Но… каким образом вы смогли?..

— Во время избрания его святейшества… — со вздохомпроизнес Мортати, — …я выступал в роли адвоката дьявола.

Все присутствующие онемели от изумления.

Лэнгдон понял, что имел в виду старик, и это означало, чтообвинение камерария было правдой. Не слишком почетная должность «адвокатадьявола» предполагала доскональное знание всякого рода скандальных сведений ислухов о кандидате на пост понтифика, распространявшихся в Ватикане. Скелеты впапском шкафу были угрозой церкви, поэтому перед выборами один из кардиналовдолжен был тайно проверить прошлое кандидата. Этого кардинала называли«адвокатом дьявола», и только он получал право копаться в грязном бельепретендентов, чтобы не допустить к Святому престолу недостойного человека.Действующий папа, чувствуя приближение конца, лично выбирал «адвоката дьявола»из своего ближайшего окружения. Имя этого человека должно было навсегдаостаться в тайне.

— Я узнал об этом, потому что был адвокатомдьявола, — повторил Мортати.

По Сикстинской капелле пронесся общий вздох. Это была ночь,когда все каноны отправлялись на свалку.

В сердце камерария бушевала ярость.

— И вы… ничего никому не сказали?

— Я встретился с его святейшеством, — ответилМортати. — И он во всем признался. Святой отец рассказал мне все от началадо конца и попросил об одном. Он попросил, чтобы я, принимая решение, открыватьили не открывать его тайну, прислушался к голосу своего сердца.

— И сердце повелело вам навеки похоронить эти сведения?

— На предстоящих выборах он был безусловным фаворитом.Люди его любили, и скандал нанес бы церкви непоправимый ущерб.

— Но ведь у него был ребенок! Он нарушил священный обетбезбрачия! — закричал камерарий.

Он снова услышал слова матери: «Обещание, данное Творцу,является самым важным из всех обещаний. Никогда не нарушай своих обетов Богу».

— Папа нарушил клятву!

— Карло, его любовь… — с тоской произнесМортати, — его любовь была непорочной. Его святейшество не нарушал обета.Неужели он тебе этого не объяснил?

— Не объяснил чего?!

Камерарий вспомнил, как, выбегая из папского кабинета, онуслышал: «Подожди! Дай мне тебе все объяснить!»

Мортати неторопливо и печально поведал кардиналам о том, чтопроизошло много лет назад. Папа, который был еще простым священником, полюбилмолодую монахиню. Оба они дали обет безбрачия и даже не помышляли о том, чтобынарушить свою клятву Богу. Их любовь крепла, и хотя молодым людям хватало силпротивиться зову плоти, они все время мечтали о наивысшем чуде божественноготворения — о ребенке. О своем ребенке. Эта жажда становилась непреодолимой. НоТворец по-прежнему оставался для них на первом месте. Через год, когда ихстрадания достигли предела, юная монахиня пришла к молодому священнику вбольшом возбуждении. Оказалось, что она только что прочитала статью обочередном чуде науки, позволяющем двум людям иметь ребенка, не вступая всексуальные отношения. Монахиня решила, что этот знак ниспослан им Богом.Увидев ее лучащиеся счастьем глаза, священник с ней согласился. Еще через годблагодаря чуду искусственного оплодотворения на свет появилось дитя…

— Это… это неправда, — пролепетал камерарий, которомуснова стало казаться, что он находится под действием морфина и что у негоначались слуховые галлюцинации.

— Именно поэтому, Карло, — со слезами продолжилМортати, — его святейшество преклонялся перед наукой. Он чувствовал себя вдолгу перед ней. Наука позволила ему испытать счастье отцовства, не нарушивобета безбрачия. Его святейшество сказал мне, что сожалеет лишь о том, что еговосхождение по ступеням церковной иерархии не позволяет ему оставаться рядом слюбимой и постоянно следить за тем, как растет его дитя.

Камерарий Карло Вентреска снова ощутил, как им начинаетовладевать безумие. Ему хотелось разодрать ногтями свою плоть.

Откуда я мог это знать?!

— Папа не согрешил, Карло. Он сохранил невинность.

— Но… — Камерарий искал в своем воспаленном мозгухоть какую-нибудь зацепку. — Подумайте о том, какую угрозу церкви могпредставлять его поступок! Представьте, что могло случиться, если бы его шлюхапроболталась? Или, не дай Бог, объявился бы его ребенок.

— Его ребенок уже объявился, — произнес Мортати дрожащимголосом.

Все замерли.

— Карло… — прошептал старый кардинал, —ребенок его святейшества — это ты.

И в этот миг камерарий вдруг ощутил, как в его сердце началозатухать пламя веры. Дрожа, он стоял у алтаря Сикстинской капеллы на фонеСтрашного суда, изображенного Микеланджело. Он знал, что только что сам увиделад. Камерарий открыл рот, чтобы что-то сказать, но губы его затряслись, и он непромолвил ни слова.