На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

Вот и получалось, что большинство моих друзей в среднем располагали пятьюдесятью тысячами, внесенными банкам за их недорогие дома-кондоминиумы. С олигархами я не знался (вернее – они со мной), а всю свою жизнь водился с творческой и околотворческой интеллигенцией. На что в конечном итоге и напоролся.

Первой поставила на кон свою новую нью-джерсийскую квартиру Ленка Айвазовская, проверенная в боях подруженция. Причем тайком от своей семьи. За ней потянулась старая гвардия во главе с Гусаровыми, моими бывшими коллегами по русско-американскому радио и телевидению WMNB. Дальше – инвестор и меценат Алекс Машинин. За ним – добряки-воронежцы Винокуры, издатель Ольга Застрожная. Наконец, под занавес и с завершающим аккордом crescendo – Саша Рапопорт, психотерапевт, артист и бывший советский заключенный.

Поднять такую махину без связи с «большой землей» не представлялось возможным. Я же требовал ежедневного отчета о проделанной работе и ставил задачи на следующие сутки.

Помимо финансово-нравственных вопросов о собственности, в повестке дня высвечивались настоящие приоритеты. Направленные на Mein Kampf с прокуратурой. Другими словами, преступникам требовались адвокаты. Не фуфловые, как давешний защитничек, а качественные, реальные, знающие и боеспособные. Плюс адекватные в вопросах оплаты.

Как пошловато шутили мои соотечественники: «За рубль, но с начесом». В общем, я искал полубогов, способных объять необъятное.

Американские присяжные поверенные ждать себя не заставили. Если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету.

В течение первой недели заточения нас с Викой регулярно выводили вниз на совместные встречи с очередным брехливым мистером Твистером. По какому-то совершенно непонятному для меня закону любой адвокат имел право прийти в тюрьму и вызвать на беседу «неадвокаченного» арестованного. И предложить последнему свои услуги. Спасибо криминальным репортерам и пресс-конференции прокуроров, раструбившим о нас по всему свету.

В тот момент я категорически не соглашался с известной сентенцией Уинстона Черчилля, что «любое упоминание в прессе, кроме некролога, – это благо». Откровенная геббельсовская ложь меня возмущала и расстраивала. По каким-то невероятным подсчетам выходило, что мы держали в рабстве от 30 до 50 невольниц три года в режиме non-stop. Чушь собачья.

Для того чтобы преувеличить свои достижения в борьбе с преступностью, наследники Гувера переворачивали факты с головы на ноги. Не только в «деле Трахтенберга», но и в десятках других, о которых я узнал за годы сопротивления.

В результате мне, как главарю шайки, насчитали сотни тысяч чистой прибыли, абсолютно забывая (думаю, специально), что в среднем «организаторы» имели одну шестую девчачьих доходов. К тому же из «хозяйской» части выплачивались все накладные расходы – жилье, транспорт, перелет, визы, еда, костюмы и т. п. Не то чтобы я жаловался на бедность. Нет. Просто иногда мне все же очень хотелось справедливости.

О реальном дебите-кредите знали немногие. Мы и «рабыни». Последние, насколько это было возможно, скрывали от фэбээровцев свои настоящие доходы, прикидывались бедными овечками. Из меня же сделали подпольного миллионщика. Поэтому и обыск в доме шел почти 12 часов, включая земляные работы на заднем дворике.

Пилите, Шура, пилите – они золотые…

…Нет худа без добра. Благодаря ежедневным сюрприз-визитам непрошеных адвокатов, мы могли встречаться с подельницей-супружницей. С младшей рабовладелицей, so to speak[561].

На первом этаже мрачного узилища примостились небольшие, два на четыре метра, застекленные боксы. Такой славненький филиальчик инфекционной больнички. Но без кроватей. «Confidential: attorney-client conference», то есть «Конфиденциальная встреча защитника и клиента», – гласил большой пластиковый указатель. Конвоиры доставляли сначала Вику, потом – меня. За столом восседал очередной благодетель, на стуле рядом с ним – его помощник или помощница. Я укладывался на бетонный пол, младшая рабовладелица садилась на прикрепленную к стене скамью. Начиналось one man show – представление одного актера.

В отличие от любимой в советской юности туалетной воды с таким же названием адвокатские «утренники» выводили меня из себя. И если честно – плохо воспринимались вообще. В силу перманентного стресса и недосыпа. О защите Трахтенберга не думалось совершенно. Хотелось побыстрее выйти из тюряги под залог, под подписку о невыезде, на электронный браслет. В моей голове все смешалось, и я не понимал, что первично, а что вторично. Понятия подменились, а приоритеты исказились. Я мечтал о возвращении домой на 20-ю авеню… В безоблачное прошлое… В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов. Хоть к черту на куличики… В общем, куда угодно, только бы подальше от злое…учего городка Патерсон.

У навещавших нас «лоеров» стояла одна-единственная задача. Испугать и без того запуганного арестанта и наворожить ему десятилетия за решеткой. После этого неожиданно обрадовать: «но вам можно помочь». В лице супер-пупер адвокатской конторы «имярек», знамо дело.

«О деньгах договоримся, не волнуйтесь», – увещевали доброжелательные и миловидные стряпчие. – Оплата частями, вашим родственникам нужно внести только первоначальный взнос… На все про все, на каждого – по 150 тысяч. Это немного, другие возьмут еще больше… Вы же понимаете, речь идет о вашей свободе… Обвинения ведь очень серьезные. Вон в «Нью-Йорк таймс» вам насчитали 250 лет заключения. Так что думайте, господа…»

После таких жизнеутверждающих заявлений мне хотелось просто перестать дышать.

Обессиленный я возлежал на бетонном полу и периодически отключался. Засыпал в относительной тишине и безопасности. Сказывались ежедневные всенощные бдения под лампами дневного света и ночные визги обитателей моей КПЗ.

Вика держалась значительно лучше и пыталась получить как можно больше халявной информации. Ее, правда, бросало в другую крайность. Она была перевозбуждена, не по делу смеялась, шутила с дуболомами и всячески хорохорилась. Как Пышка – Нана – Маленькая Вера, прости меня, господи. Такой вот пир во время чумы. Оптимистическая трагедия. Реакция на стресс.

…Некоторых адвокатов приводили агенты из соотечественников. Среди них попадались и знакомые брайтончане. Активисты и активистки русской коммьюнити.

Друзья изображали из себя бескорыстных героев, которые, узнав о моих злоключениях («Лева, это все неправда, мы же понимаем, откуда ноги растут, мы – с тобой…»), решили связать своих знакомых американских адвокатов и меня. («Лева, мистер Бла-бла-бла – самый лучший, он помог Изе, Мане, Яше и даже самому Вьетнамчику, он знает всех судей и прокуроров, так как играет с ними в гольф…»)

Нам приходилось выслушивать циничную человеколюбивую ахинею, прекрасно понимания, что в случае подписания контракта на защиту «добрые самаритяне» получили бы 15 % от суммы. Из расчета 150-ти тысяч на сидельца. Ради такой оказии не грех поднять расплывшиеся на брайтонских чебуреках задницы и переехать мост Джорджа Вашингтона в соседний Нью-Джерси: чем черт не шутит…