Проклятие Византии и монета императора Константина - Мария Очаковская

– Дохлую? Фу, какая гадость! А почему сороку? – скривилась Маша.

– В народной символике сорока отличается плохой репутацией, издавна ее считают птицей, предупреждающей об опасности. Сорока – злая вещунья.

– Так это у безграмотных бабок! А мы…

– Я не об этом сейчас, Машенька. Просто не стоит питать ложных иллюзий! – далее последовал многозначительный взгляд Гронской.

Маша состроила деланую улыбку, которая ей не очень-то шла, но вслух ничего не сказала.

«Это мы еще посмотрим, у кого они ложные».

Да, Гронская Машу, конечно, раздражала, хотя и не так, как в прошлом году. Теперь все было по-другому, иначе – у Марьи Геннадьевны появился свой план, и этот план работал.

Сам того не подозревая, Дэн со своей ролью справлялся блестяще. Уже в день отправки экспедиции в Торново, когда Маша только познакомила его с Лобовым, тот просто в лице изменился:

– Машенька, это что же, ваш ухажер? Нет? Хм. Ах, просто знакомый… И давно вы с ним знакомы?

Ох, какой у него тогда был глупый вид!

Во время ужина, устроенного в честь начала сезона, Маша села, разумеется, рядом с Дэном. Поймав на себе взгляд шефа, она придвинулась к Кузнецову ближе и стала нашептывать ему на ухо какие-то ничего не значащие пустяки. Лобов же мгновенно напрягся и, произнося торжественную речь, так буравил их глазами, что едва не сбился с мысли. А стоило Маше на минутку покинуть компанию, как Дмитрий Сергеевич тотчас последовал за ней и засыпал ее дурацкими вопросами: правда ли, что Денис врач, и как они познакомились, если он живет в Петербурге, и почему она раньше никогда о нем не рассказывала.

«Как, оказывается, просто заставить мужчину немного понервничать! Ирка права, бесконечно права!»

Настоящим же триумфом Марьи Геннадьевны стало окончание вечеринки, когда они с Дэном вышли из-за стола и неспешно удалились в одну палатку. Тогда Лобов буквально обратился в соляной столб.

– Марья Геннадьевна! Машенька, куда же вы? – услышала она за спиной его голос, хмыкнула и небрежно положила руку на плечо Дэна.

Правда, в палатке, скрывшись за брезентовым пологом, Маша руку тотчас убрала и решительно пресекла все его ответные попытки.

– Так, стоп, Денис, – отстранившись, сказала она. – Давай с тобой договоримся…

– Не понял?

– Значит, мы заключим с тобой договор…

– Какой договор? Это что, вежливая формулировка команды «отвали»? – улыбнулся ничего не понимающий Дэн. – На людях ты вроде меня цепляешь, а наедине…

– А наедине мы с тобой просто друзья, – объяснила Маша.

Дэн сосредоточенно почесал затылок.

– Больная нуждается в анестезии?

– Нет, не нуждается! Просто каждый спит на своей раскладушке, и никаких там подкатов! – объяснила Маша. – Ясно?

Дэн снова почесал затылок и кивнул.

– Чего же тут неясного, мы с тобой друзья, а я у тебя просто ширма, – произнес он.

И договор не нарушал. Точнее, пока не нарушал.

«Просто друзья», оставшись наедине, просто болтали.

Поразительно, но с самого первого дня совместного проживания с Дэном в одной палатке Маша не чувствовала никакой неловкости, будто они действительно знали друг друга сто лет и были хорошими друзьями. Дэн оказался на редкость комфортным, ненавязчивым соседом. Мог молчать, мог говорить. И говорить с ним можно было о чем угодно на любую тему: о кино, о книгах, о выставках, об учебе, медицине, об истории и, конечно, об археологии, которой, как оказалось, Дэн очень увлекался.

Еще в «Лопатах», когда они только познакомились, он лихо отрапортовал Маше, что знает все семь заповедей археолога[18]:

– Орудие археолога – лопата, лучший друг археолога – пожар, мечта археолога – могила, клад археолога – помойка… – загибая пальцы, по-ученически перечислял Денис.

Но этим его познания в археологии вовсе не ограничивались. Да, кроме шуток! Дэн перечитал целую прорву разнообразной литературы. Досадно только, что читал он все подряд, без разбору и системы, зачастую путая лженаучные труды с научными, оттого в голове у него (по мнению специалиста с базовым образованием) царил полный хаос. Впрочем, увлеченность Дэна Маше нравилась, и ей льстило отвечать на его нескончаемые вопросы.

От чего зависит толщина культурного слоя? Зачем нужен полевой дневник? Как нумеруются находки? И скоро ли начнется настоящая археологическая работа?

Дэн искренне удивлялся, почему раскопки ведутся такими черепашьими темпами:

– Ведь не я один, ребята тоже так думают. По-моему, тут всей работы недели на три. За это время можно целый утес срыть!

Но Маша объясняла ему, что они занимаются не кладоискательством, а научным поиском.

– Утес срыть не проблема. Наша работа предполагает максимально точную фиксацию находок вне отрыва от культурного слоя. Иначе все бессмысленно. Никаких выводов не сделаешь…

– Однако шеф наш, при всем моем к нему респекте, – странный товарищ. Вроде тормознутый какой-то. Ходит вокруг да около, угрюмый, мрачный, молчит. Он что, специально время тянет? – недоумевал Денис.

Ни о каком «специально», разумеется, речи не шло. Но кое в чем Марья Геннадьевна была готова с Денисом согласиться.

В первые дни при разбивке новых раскопов Лобов действительно как будто специально тянул время и ходил в одиночестве мрачнее тучи. Некоторым, хорошо знавшим его, были заметны и его нервозность, и растерянность, и даже какая-то щемящая тревога во взгляде… Но ни Тася, ни Сева, ни даже Бьорн, казалось, не обращают на это ровно никакого внимания. Никто из них не приставал к Лобову с расспросами, будто ничего не замечая. Да и сама Марья Геннадьевна после прошлого полевого сезона отлично понимала, что за этим кроется, – сейчас Лобова лучше не трогать. Потому что без мучительных сомнений, без тревоги научного поиска не бывает. Нет ни одного археолога, который при разбивке раскопов не выполнял бы всех положенных правил! И все же от ошибок никто не застрахован. Археология – это всегда риск. Сквозь землю-то не видно! Оттого и говорят, что есть археологи «счастливые», у них врожденное «чувство земли», им всегда везет, а есть «несчастливые»…