Миг расплаты - Худайберды Диванкулиев (Дивангулыев)

и злого Джуманияза, манил его пальцем:

— Иди сюда, братец, если хочешь меня побить.

У Джуманияза сами собой сжались кулаки. Не зная куда девать руки, засунул их в карманы. Пошел к машине.

Едва подошел — Акджик нажал на газ. Облако пыли окутало Джуманияза.

— Ах ты!.. — завфермой подхватил комок земли побольше. — Шутить вздумал со мной, подлец! Убью!

— Если будешь нехорошо вести себя, братец, я уеду, а ты останешься один на дороге.

— Образумься, Акджик! Будь человеком!

— Так я, выходит, не человек? — глаза шофера недобро блеснули.

— Ты хороший, достойный человек, только успокойся.

— Вот так бы давно!

— Ну, рассердился я, сам знаешь, бывает.

— Проси извинения, братец.

— Прости меня.

— Ну так что ж ты идешь, словно на воровство. Шагай быстрее, не крадись, я ведь все замечаю, акга-джан! — Акджик откровенно насмехался над завфермой.

И снова, едва Джуманияз подошел к машине, Акджик дал газ. Тот в ярости заорал что-то, швырнул вслед машине комок земли, затем бросился догонять. Наконец, выбившись из сил, опустился на землю.

Акджик остановил свой грузовик, высунул голову из кабины и спросил, посмеиваясь:

— Ну что, братец, кто быстрее — ты или машина? Уяснил. В следующий раз, когда вздумаешь догонять меня, обязательно помажь зад скипидаром, тогда уж точно не отстанешь!

— Ах, чтоб твой отец стал ишаком! — не поднимаясь с земли, ругался Джуманияз. — Я тебя убью, подлец проклятый! Только попадись мне в руки!

— Вот он я, братец, если хочешь убить — пожалуйста! — Акджик спрыгнул с подножки. Беспечно заложил руки за спину, поднял лицо к солнышку. Постоял, всем видом выказывая спокойствие и уверенность, потом подбоченился, шагнул вперед:

— Вот что я тебе скажу, братец, не очень-то кипятись, угрозами ничего не добьешься — твоя жизнь в моих руках, не забывай, пожалуйста! В старину в таких случаях как говорили? "Молчи, держи язык за зубами, пустясь в путь бегай…" Вот так-то, акга-джан.

Джуманияз тяжело поднялся, помогая себе руками: не мальчишка давно уже, чтобы так бегать. Однако злоба все еще душила его, гнала вперед. "Если бы отошел от машины, уж я бы укоротил его проклятый язык!" — билось в мозгу.

Акджик, без труда догадываясь, о чем думает зав-фермой, усмехнулся:

— Гляди, вот я и от машины отошел! — и шагнул в сторону. — Не смотри на меня, как на дурака, братец! Пришел твоим шуткам конец, постарайся понять. Не держи против меня камень за пазухой, будь умницей. Не моя пуля попала в Юсупа — твоя, понимаешь, твоя!

И до сознания Джуманияза вдруг дошел смысл этих страшных слов — ярость его улетучилась. Он сделался похож на пустой мешок, из которого высыпали траву. Вместо ярости в душу вошел страх, руки и ноги сделались будто ватными.

Молча проковылял мимо шофера, молча поднялся в кабину.

Акджик, насвистывая, сел за руль.

— Будем умницами, братец, — сказал Джуманиязу, глядя на него с брезгливой жалостью. — И еще тебе советую… Судьба по-всякому может повернуться, приведи в порядок все документы по ферме. Сейчас многие будут следить за тобой.

— Это ты верно говоришь, — вздохнул Джуманияз.

— Акга-джан, бывает — собаки меж собой дерутся, но когда нападают волки, они всегда вместе. И мы с тобой тоже должны держаться друг за друга, объединиться, а не ходить, задрав голову.

— Ты прав, Акджик, согласен…

3

Байджан сидел в плетеном из веток кустарника укрытии на вершине холма, где можно было скрыться от ветра, обогреться у костра, и в то же время наблюдать за отарой.

Потрескивали в огне ветки саксаула, но, как сказано в поговорке: "Спереди поджаривается, сзади ветер гуляет", так получалось и сейчас: он все не мог согреться.

Еще с вечера Байджана знобило, болела голова — зато и никакие мысли не лезли. Сейчас он безуспешно старался согреться, и вдруг сквозь свист холодного ветра услышал женский голос:

— Чего прячешься, Байджан!

Он выглянул наружу — у шалаша стояла Аннагуль, жена Кемала, чабанившего по соседству. В песках и здоровому-то мужчине нелегко, особенно в такой холод, как сейчас, а уж женщине и подавно. Джуманияз, зав-фермой, рассказывал про нее, что не раз слышал, как она ходит и разговаривает вслух непонятно с кем. Конечно, долго останешься в одиночестве, можешь и с самим собой разговаривать — бывает и такое.

— Как ты попала сюда? — спросил Байджан и подбросил в костер еще парочку веток саксаула.

— Вот точно люди говорят: коли три года один станешь ходить по пескам с отарой, и сам из человека в барана обратишься! Нет, чтобы сначала предложить гостю чаю, сесть предложить, а уж потом задавать дурацкие свои вопросы.

— Какая разница — сначала спросил или потом спросил, лучше сразу спросить.

— Ну, конечно, настоящего, прямого мужчину сразу видно, — насмехалась Аннагуль; она отодвинулась от костра, чтобы искры не прожгли подол, подсела на матрац к Байджану. — Вот что я тебе скажу: станешь спрашивать в начале то, что надо спрашивать в конце — получишь туфлей по лбу. А сообразишь сперва угодить женщине, сердце размягчить, нужную струнку задеть — задавай свои вопросы, все звезды на твое небо высыпят.

— Вон ты куда… — улыбнулся Байджан. — Бойка, бойка…

— А сам что, стареть собрался?

— Погоди, не шибко так, ты уж совсем меня в угол загнала.

— Ай, это я так, просто к слову, Байджан. Не обращай внимания. Овцы проклятые отбились, ушли куда-то. И не мало — штук семьдесят.

— Давно? — забеспокоился Байджан.

— Да еще вечером. А заметила только утром. Ушли по ветру. Сначала следы видны были, сейчас снег повалил, все засыпало.

— Сама за ними смотрела?

— Нет, Кемал. Хотел, чтобы пожевали немного хоть черных веток, или травинок, вот и выпустил из кошары.

— Да найдутся, не пропадут, — начал утешать Байджан.

— Беда с этой кошарой, — пожаловалась Аннагуль. — Ночью овцы потеют, на рассвете выпустишь — сразу могут простыть, а там и — воспаление легких, мрут, как мухи.

— Это ты правильно говоришь. Не только в кошаре — даже если под открытым небом ночуют, и то приходится за ночь раза два их поднимать.

— Ах, чтоб в землю закопали того, кто придумал эти кошары!

— Да он-то не виноват. Кошара хороша и выгодна там, где опускается под сорок, а у нас разве бывают такие морозы?

Оба замолчали, смотрели на огонь, слушали посвист ветра.

— Чай будешь пить?

— Чем спрашивать, лучше побить и дать, не спрашивая.

Байджан протянул руку к термосу.

— …Оставь… — Аннагуль поднялась. — Я тебе сама вскипячу чай. — Взяв металлический кувшин — тунче, зачерпнула из бидона воды, поставила на огонь.

— Кемал хоть знает, где ищешь овец?

— Какое там! Отару на помощников оставил, сам