Миг расплаты - Худайберды Диванкулиев (Дивангулыев)

в сторону скотного загона.

Оттуда к ним направлялся бык с огромными рогами.

— Бык отвязался! — крикнул кто-то из детей, и они бросились врассыпную.

Ребенок в люльке замешкался. Когда он вылез и спустился на землю, растерянно озираясь, бык уже был не более чем в десяти шагах от него.

— Хыдыр! — истошно закричал Непес-ага. И поняв, что Хыдыру не успеть, со всей стремительностью, на которую только был способен, кинулся к ребенку и отбросил его в сторону. В ту же секунду бык подцепил его за толстый халат и начал мотать по пыльной земле.

Наконец, быку надоел тяжелый Непес-ага, и он, откинув старика в сторону, побрел к загону. Непес-ага, кряхтя, поднялся и погрозил быку сухоньким кулачком. В сторонке хохотали над незадачей аксакала дети.

Из кабины крикнул Хыдыр:

— Не убился, отец?

— Как новенький стал, — заверил его Непес-ага, хотя почему-то обиделся и на быка, и на детей, и даже на Хыдыра.

"Конечно, расплата не та, — вздохнул старик, — но что поделаешь, какая есть".

Перевод Ю.Антропова

АТАГЕЛЬДЫ КАРАЕВ

ГДЕ БРАТ ТВОЙ?

колько бед и несчастий принес людям голод? Но не больше ли принесла сытость?

Какой прекрасный парень жил на свете — где он сейчас? Не стало его, убит. Но ведь не война, ни даже крика или скандала в ауле не слышно — живи на здоровье, ешь заработанное, слушай песни Сахи Джепбарова, наслаждайся… Нет, не суждено ему, убит…

Байджан, родной брат его Байджан… Не стоящий и следа убитого — как поднялась рука твоя?.. — спросят люди. И сам ты подобен сейчас пораженной молнией ветви чинары — сохнуть и чахнуть тебе день ото дня и так погибнуть.

Кому приходилось видеть печень овцы, потерявшей ягненка ради нужного человеку каракуля, тот не умолчит: она как сплошной камень, да, да! И сколько раз отнимали у нее ягнят, столько камней и прибавлялось в ее печени. Они увеличиваются, мучая животное, растут, соединяются — и наступает день, когда из этой печени в тело не поступает ни единой капли крови, и тогда животное навсегда закрывает глаза.

Так и бедная Зухра: сама не ела — отдавала детям, сама не одевалась — одевала детей, себя не жалела — лишь бы они не узнали вкуса сиротской доли, старалась, из последних сил старалась… И у нее, у бедной, печень обратилась в камень, и она с мукой покинула этот мир.

Да, приносит голод беду человеку, но и сытность немалые беды готова обрушить на его голову.

Чего только злого не делают люди от голода! Но от сытости — эй-хо! От сытости больше злого, больше беды, больше потери…

1

Юсуп навзничь лежал под деревцем саксаула, лицо его было спокойно — он ведь не ждал выстрела.

Тут же валялись два разбитых о ствол саксаула ружья — да что толку-то срывать злость на ружье, не воскресишь этим Юсупа!

Все трое плакали, закрыв лица руками: Байджан от горя, Джуманияз и Акджик — со страха.

Джуманияз, обняв Байджана за плечи, вытащил из ножен кинжал:

— Байджан, вот держи… — сам, отворачиваясь, рванул ворот рубахи, оголил грудь. — Бей, дорогой Байджан! Последней собакой буду, если только услышишь хоть единственное "вах", молча умру! Бей, Байджан дорогой! — и совал в ладонь рукоятку ножа.

Байджан, ослепший от слез, до крови закусил губу. Разве мог слышать, понять, что там предлагает невольный убийца его брата… Не понимал, чего хочет Джуманияз, не хотел понимать.

— Ударь, ударь меня в грудь, Байджан дорогой! — твердил Джуманияз.

Пелена, закрывавшая глаза Байджана, прояснилась. Он оттолкнул руку Джуманияза.

— Разве этим вернешь его… — и еще сильнее затряслись его плечи.

— Хоть и не вернешь — бей все равно! Я виноват в его смерти!

— Нет… — Байджан не сдерживал слез, однако все же услышал, покачал головой. — Нет… Очень плохо все получилось… Очень…

— Байджан, дорогой, ни тюрьмы, ничего другого не боюсь, ничего в мире не боюсь… Одно убивает меня: дети сиротами остались!

— Сиротами…

— Ах, Байджан-брат, верно вы говорите! — всхлипнул и Акджик.

— Убей меня, Байджан!

— Убей нас обоих, Байджан дорогой!

— Не оживить этим брата… Не вернуть его…

— Ах, верно говоришь, Байджан-акга[1],— Акджик вытер слезы. — Дорогие братья, нет пользы в том, что плачем здесь, надо добираться до аула! — и глянув многозначительно на Джуманияза, побрел к машине.

— Пойду поищу что-нибудь… перенести его надо в машину… — Джуманияз направился следом за шофером.

Отойдя подальше, оба враз перестали плакать. Стояли, поглядывали друг на друга.

Первым заговорил Акджик:

— Кажется, совсем плохи наши дела, дорогой брат.

— Да, мы в пропасти.

— Надо искать выход.

— Так.

— Только какой?..

— Может, сунем следователю, выкрутимся?..

— До луны легче достать. Нельзя доводить дело до следователя. Нужно обдумать, не торопясь.

— Не время давать верблюду садиться, надо быстро решать!

Акджик слушал, опустив взгляд, видом выражая подчиненность. Он был спокойнее этих двух — завфермой и пастуха, ловкая мысль пришла ему в голову.

— Акга-джан, — сказал он, — послушай меня, вот что надо сделать…

Пока он говорил, Джуманияз согласно кивал головой.

— Да, и я о том же подумал. Но согласится ли он?

— Попробуем… Может, и выйдет — он ведь очень мягкосердечный, все это знают.

Захватив из кузова машины доски и веревку, Джуманияз и Акджик вернулись туда, где лежал погибший Юсуп и плакал над ним его брат Байджан.

— Акга-джан, брат… — Акджик обнял Байджана за плечи, — плохо, когда увеличивается число сирот. Если хоть один ребенок остался сиротой, вина падает на весь род людской, на всех нас.

— Да, на всех нас… — Байджан, не отрывая рук от лица, кивнул.

— Мы не должны после этой страшной вины брать на себя еще одну, отягощать свою совесть, брат. Но ведь дети Джуманияза-акга останутся сиротами!

— Сиротами…

— Брат, мы должны постараться уберечь Джуманияза-акга от тюрьмы — ради его детей.

— Да, да, только как? — кивнул Байджан, и Акджик заметил, что он за короткое время, прошедшее после злосчастного выстрела ружья Джуманияза, страшно осунулся. — Братья, а что если мы сделаем так…

Джуманияз смотрел ему в рот, затаив дыхание — неужели Байджан сам произнесет спасительные слова? Однако Акджик не дал сказать Байджану то, что тот уже готов был произнести — сам хотел выслужиться перед Джуманиязом, на всю жизнь сделать его зависимым — и перебил, заговорил горячо и напористо:

— Акга-джан, только ты можешь, все зависит от тебя! Твоя человечность руководит твоими делами, ты возьми эту