Хасиб и царица змей - Шахразада

– Ну что ты молчишь, старик? Почему не ответишь ни словом? Почему даже глаза прячешь от меня? Должно быть, это потому, что сказать-то тебе и вовсе нечего, что твоя «великая мудрость» оказалась пустым звуком, похожим на звук старой погремушки…

Саддам молчал. Гнев ученика пугал его, но он понимал, что любые слова, сказанные сейчас в ответ на полубезумные выкрики Хасиба, будут истолкованы неверно, а то и вовсе полностью извращены.

– Ну что ж! – Гнев Хасиба воистину волшебным образом угас. Или просто силы, чтобы ссориться, закончились. – Сказать тебе, глупцу, и вовсе нечего. Так что же, в таком случае, я делаю здесь, в доме глупости?

– Постой, друг мой, – негромко проговорил Саддам. – Думаю, что здесь, в моем доме, ты изучаешь основы наук, которые в будущем смогут стать для тебя хлебом насущным. И изучение это столь же бесконечно, как бесконечна и сама жизнь.

– Да вот только учитель мне уже не нужен, старый ты глупец! Если ты не смог найти ответ сейчас, зная, сколь я в нем нуждаюсь, то, думаю, более не станешь искать ни одного ответа на любой из моих вопросов. Увы, я понял, что все эти годы был ведом по мудрости человеком, который столь же далек от знаний и понимания мира, как наш прекрасный городок под рукой повелителя всех правоверных от прекрасного Багдада. А потому я просто покину этот убогий домишко и этого убогого человечишку и буду далее идти по жизни в одиночку, справляясь с бедами и самостоятельно находя ответы на собственные вопросы, равно легки они будут или тяжелы.

Саддам лишь пожал плечами. Он был уверен, что это пустая сиюминутная блажь, увы, свойственная всем юным душам. Да, Хасибу показалось, что он разуверился в учителе. Но наступит завтра, и он поймет, что это было просто заблуждение, которое вызвали, быть может, черные пятна на далеком солнце или, быть может, пыльная буря, которая в этот час случилась на просторах далекой страны Кемет…

– Прощай, учитель! Годы, проведенные здесь, многому меня научили. Но сейчас я понял, что уже перерос твою младенческую науку, что более ничего она мне дать не может, а будет лишь красть мое время и иссушать душу.

– Ты уходишь, мальчик? Чем же ты станешь заниматься? Пойдешь к отцу в подмастерья?

Почтенный Саддам думал, что сможет этим простым вопросом удержать юношу. Что тот, задумавшись о будущем, поймет, что не готов еще в одиночку соперничать с судьбой. Но, увы, в этот раз мудрость изменила ему. А ответ Хасиба столь удивил его, что он просто лишился всех слов.

– О нет, бессильный старик. Зачем мне быть подмастерьем у какого-то глупого кузнеца, пусть он даже и мой родной отец? Зачем запирать себя в четырех стенах с клокочущим горном посредине, если мне открыт весь мир?

Почтенный Саддам поднял на юношу удивленный взгляд. «Увы, – подумал он. – Должно быть, я слишком давно живу на свете, чтобы понимать, что движет юными умами. Должно быть, моя мудрость и впрямь истончилась как бумага и прорвалась во многих местах, явив миру лишь отрепья глупости…»

– Я стану магом, мой глупый учитель. Я умею уже так много, что смогу этим ремеслом добыть себе и кров и пропитание. Отцу, конечно, будет неприятно узнать, что я не считаю его ремесло своим, но… Но, думаю, он раньше или позже меня поймет. В этом унылом городке мне тесно и душно. А свобода, которую я избрал, станет для меня законной наградой за все годы, которые провел я в этих пыльных комнатах.

Увы, Саддам мог многое сказать и о свободе бродяги, и о глупости мага-полузнайки, и о том, какие беды может принести юному человеку решение, принятое второпях… Но он, почтенный учитель, промолчал.

Молчал он, разглядывая спину удалявшегося ученика, молчал, когда тот скрылся за поворотом улицы, молчал и тогда, когда собирал книги, разложенные в беседке для сегодняшнего урока. Урока, который немало дал бы магу и врагу Царицы змей, но оказался ненужным бродячему фокуснику, в которого превратился Хасиб всего за один миг.

И лишь об одном жалел Саддам. О том, что не успел растолковать ученику значения слов, которые тот слышал в своем кошмаре. Слов из змеиного языка; слов, понятных каждому подданному Царицы; слов, которые (о, это несомненно) станут переломными в судьбе его любимого, но потерянного ученика. Ибо слова эти на языке человеческом звучали бы так:

– Я тот, кто тебе нужен! Приди же, я жду!

Далеко не сразу решился Хасиб выйти на рыночную площадь со своими фокусами! Более того, далеко не сразу он понял, какими должны быть эти фокусы для того, чтобы в его кошеле зазвенел хоть один медный фельс. Говоря по чести, минул почти год с того разговора, когда Хасиб объявил наставнику, что покидает его.

Но все проходит, как прошли и материнские слезы. О, она была уверена, что мальчик вот-вот войдет в кузницу и станет верным помощником отца. И потому решение сына оросила слезами столь обильно, что практически утопила его. Да, Хасиб не раз был готов поддаться на уговоры отца и матери, сменить пергамент и калам на тяжкий молот и кожаный передник, но стоило ему в сновидении увидеть разноцветное мелькание змеиных тел, как он вновь менял свое решение.

В конце концов Асад сдался.

– Да делай что хочешь, глупец! Хочешь быть шутом – будь им! Хочешь навсегда втоптать в грязь имя твоей семьи – отныне я тебе мешать не буду, ибо более не желаю называть тебя своим сыном. Ты будешь таким же безвестным балаганным дурачком, как любой циркач или фокусник. И пусть имя твое по-прежнему будет именем моего сына, но только сына у меня уже не будет.

– Это жестоко, отец. – Хасиб гордо поднял голову. – Ведь я хочу прославить и себя, и свою семью!

– Прославить? Фокусами на ярмарочной площади?! Ты, должно быть, мальчик, хотел сказать – унизить… Иди прочь! Ты сменил тепло родного очага и спокойную жизнь на балаган – так пусть он отныне и станет твоим домом! Идем, мать, у нас еще много дел.

Перед Хасибом захлопнулась калитка, ведущая во дворик, который он еще минуту назад считал двориком своего дома.

– Ну что ж, жестокосердный человек, еще вчера бывший моим отцом, так знай же – я не сдамся и не сломаюсь. Со мной мои знания и мои книги! А на кров и еду я смогу заработать. И плата эта, клянусь, будет куда выше платы за твой огненный труд.

Как бы то ни было, но сейчас, через месяц, Хасиб чувствовал себя настоящим фокусником. Да, он не распиливал женщин, забывая потом их склеить и удивляясь, как же они выжили, да, не вытаскивал из тюрбана котенка, а из кармана – щенка; он показывал то, что его полубезумный учитель Саддам называл научными фокусами. От движения правой его руки вода в сосуде превращалась в кровь, а потом, после нескольких пассов его левой руки, кровь вновь обращалась в воду. Железные опилки, повинуясь магическим движениям и магическим же словам, составляли разные фигуры, а трость летала сама по себе, не касаясь пальцев.

Время от времени Хасиб вновь обращался к книгам, которые составляли почти все его пожитки. И тогда зрители могли лицезреть что-то совсем новое и рассказывать об этом своим соседям с придыханием и блеском в глазах.