Мария Стюарт - Стефан Цвейг

Мария Стюарт не на шутку разгневана, слезами и яростными выкриками дает онаволю своему возмущению. И тут на ее все еще неясный характер снова проливаетсяболее яркий свет. Такая юная, с ранних лет избалованная счастьем, она, всущности, нежная и ласковая натура, покладистая и обходительная; окружающие, отпервых вельмож двора до камеристок и служанок, не могут нахвалиться еепростотой и сердечностью. Своей доступной манерой обращения, без тенинадменности, она покоряет всех, каждого заставляя забыть о своем высоком Сане.Однако за этой сердечностью и приветливостью скрыто горделивое сознаниесобственного избранничества, незаметное до тех пор, пока никто ее не задевает,но прорывающееся со всей страстностью, едва кто-либо осмелится оскорбить ееослушанием или прекословием. Эта необычайная женщина порой умела забыватьличные обиды, но никогда не прощала она ни малейшего посягательства на своикоролевские права.

Ни минуты не станет она терпеть это первое оскорбление. Такую дерзостьдолжно пресечь сразу же, подавить в корне. И она знает, к кому адресоваться,знает, что бородач из церкви еретиков натравливает народ на ее веру, это онподослал шайку богохульников к ней в дом. Отчитать его как следует – и сию жеминуту! Ибо Мария Стюарт, вскормленная французскими традициями неограниченногоабсолютизма, с детства привыкшая к безусловному повиновению, выросшая впонятиях неотъемлемой божественной благодати, и представить себе не можетослушания со стороны одного из своих подданных, какого-то простого горожанина.Она чего угодно ждет, но только не того, что кто-либо осмелится открыто, а темболее грубо ей перечить. А Джону Ноксу только этого и нужно, он рвется в бой!«Мне ли убояться смазливого личика высокородной аристократки, мне, который иперед многими гневными мужами не опускал глаз и постыдно не робел!» Своодушевлением спешит он во дворец, ибо спорить – во имя божие, как он считает,– самое милое дело для фанатика. Если господь дает королям корону, то своимпастырям и посланцам он дарует слово огненное. Для Джона Ноксасвященнослужитель «кирки» выше короля, ибо он заступник прав господних. Егодело – защищать царство божие на земле; без колебаний избивает он непокорныхувесистой дубинкой гнева своего, как во времена оны Самуил и судьи библейские[26]. Так разыгрывается сцена совсем в духеВетхого завета, сцена, где королевская гордыня и поповское высокомериесшибаются лбами; не женщина борется здесь с мужчиной за верховенство, нет, дведревние идеи уже который раз встречаются в яростном поединке. Мария Стюартприступает к беседе со всей мягкостью. Она ищет взаимопонимания и подавляет всебе раздражение, так как хочет мира в своей стране; учтиво начинает онапереговоры. Однако Джон Нокс заранее настроился на неучтивость, желая доказатьэтой «idolatress»[*], что он не клонит головыперед сильными мира. Угрюмо и молчаливо, не как обвиняемый, но как обвинитель,выслушивает он королеву, которая обращается к нему с упреком по поводу егокниги «The first blast of trumpet against the monstrous regiment of women»[*], отрицающей право женщины на престол. Но тотже самый Нокс, который по поводу той же самой книги будет вымаливать прощение упротестантки Елизаветы, здесь, перед своей государыней «паписткой», упрямостоит на своем, приводя весьма двусмысленные доводы. Разгорается перепалка.Мария Стюарт в упор спрашивает Нокса: обязаны подданные повиноваться своемувластелину или нет? Но вместо того чтобы сказать: да, обязаны, на что ирассчитывает Мария Стюарт, сей искусный тактик ограничивает необходимостьповиновения некоей притчей: когда отец, утратив разум, хочет убить своих детей,то дети вправе, связав ему руки, вырвать у него меч. Когда князья преследуютдетей божиих, те вправе воспротивиться гонению. Королева сразу же чует за этойоговоркой восстание теократа против ее державных прав.

– Стало быть, мои подданные, – допытывается она, – должны повиноваться вам,а не мне? Стало быть, я подвластна вам, а не вы мне?

Собственно, именно таково мнение Джона Нокса. Но он остерегается вприсутствии Меррея высказать его ясно.

– Нет, – отвечает он уклончиво, – и князь и его подданные должныповиноваться господу. Королям надлежит быть кормильцами церкви, а королевам –ее мамками.

– Но я не вашу церковь хочу кормить, – возражает королева, возмущеннаядвусмысленностью его ответа. – Я хочу лелеять римско-католическую церковь, дляменя она единственная церковь божия.

Итак, противники схватились грудь с грудью. Спор зашел в тупик, ибо не можетбыть понимания между верующей католичкой и фанатичным протестантом. Нокс идетв своей неучтивости еще дальше, он называет римско-католическую церковьблудницей, недостойной быть невестой божией. Когда же королева запрещает емуподобные выражения, как оскорбительные для ее совести, он отвечает с вызовом:«Совести потребно познание», – он же боится, что королеве как раз не хватаетпознания. Так вместо примирения эта первая беседа только обострила взаимнуювражду. Нокс знает теперь, что «сатана силен» и что юная властительница никогдаему не покорится. «При этом объяснении я натолкнулся на решимость, какой еще невстречал в возрасте, столь незрелом. С того дня у меня со двором все покончено,равно как и у них со мной», – пишет он в раздражении. Но и молодая женщинавпервые ощутила предел своей королевской власти. С гордо поднятой головойпокидает Нокс дворец, довольный, что оказал сопротивление королеве; врастерянности смотрит ему вслед Мария Стюарт и, чувствуя свое бессилие,разражается горькими слезами. И это не последние слезы. Вскоре она узнает, чтовласть не наследуют с кровью, а непрестанно завоевывают вновь и вновь в борьбеи унижениях.

Первые три года в Шотландии, проведенные Марией Стюарт на положениивдовствующей королевы, проходят при полном штиле, без сколько-нибудь заметныхпотрясений; такова уж особенность этой судьбы (недаром привлекающейдраматургов), что все великие ее события как бы сжимаются в короткие эпизодыстихийной силой. В эту пору правят Меррей и Мейтленд, а Мария Стюарт толькопредставительствует – удачное разделение власти для всего государства. Ибо какМеррей, так и Мейтленд правят разумно и осмотрительно, а Мария Стюарт отличносправляется со своими обязанностями по части репрезентации. От природы красиваяи обаятельная, искушенная во всех рыцарских забавах, мастерски играющая в мяч,не по-женски смелая наездница, страстная охотница, она уже внешними своимиданными завоевывает сердца: с гордостью глядят эдинбуржцы, как эта дочьСтюартов поутру, с соколом на высоко поднятом кулачке, выезжает во главепразднично пестреющей кавалькады, с ласковой готовностью отвечая на каждоеприветствие. Что-то светлое и радостное, что-то трогательное и романтичноеозарило суровую, темную страну с появлением этой королевы, словно солнце юностии красоты, а ведь красота и юность правителя всегда таинственно пленяют сердцаподданных. Лордам, в свою очередь, внушает уважение ее мужественная отвага.Целыми днями способна эта молодая женщина в бешеной скачке мчаться без усталивпереди своей свиты. Как душа ее под чарующей приветливостью таит еще нераскрывшуюся железную гордость, так и гибкое, словно лоза, нежное, легкоеженственно-округлое тело скрывает необычайную силу. Никакие трудности нестрашны ее жаркой отваге; однажды, наслаждаясь быстрой скачкой, она сказаласвоему спутнику, что хотела б быть мужчиной, изведать, каково это – всю ночьпровести в поле на коне. Когда регент Меррей выезжает в поход против мятежногоклана Хантлей, она бесстрашно скачет с ним рядом с мечом на боку, с пистолетамиза поясом: отважные приключения неотразимо манят ее неведомым очарованиемчего-то дикого и опасного, ибо отдаваться чему-либо всеми силами своегосущества, всем пылом своей любви, всей своей необузданной страстью –сокровеннейшее призвание этой энергичной натуры. Но, неприхотливая ивыносливая, точно воин, точно охотник, во всех этих скачках и похождениях, онаумеет быть совсем другой в своем замке, повелительница во всеоружии искусства икультуры, самая веселая, самая очаровательная женщина в своем маленьком мирке;поистине в этой короткой юности воплотился идеал века – мужество и нежность,сила и смирение, явленные нам рыцарской романтикой. Последним, предзакатнымсиянием куртуазной chevalerie, воспетой трубадурами, светится это прекрасноевидение в тумане холодного северного края, уже омраченного тенямиРеформации.