Дочь Волка - Виктория Витуорт

Момент триумфа. Все обостряющееся редкое ощущение полноты жизни, когда в человеке звенит каждая жилка, каждый нерв.

Будь проклят этот Радмер, испортивший такой миг славы!

– Принеси мне еще ведро воды, Хихред. – Ему следует переодеться. Для его матери практически не было секретов в части выведения пятен, будь то свечной воск, топленый жир или кровь, но ему это знать необязательно.

Он стянул с себя тунику и нижнюю холщовую рубаху и бросил их на траву в одну грязную липкую кучу. Кровь пропитала одежду насквозь, до кожи.

Вода во втором ведре оказалась теплой, и на этот раз было истинным удовольствием окунуть в нее голову и держать там, пока хватило дыхания, а потом выдернуть ее оттуда в фонтане брызг и шумно втянуть воздух полной грудью.

Когда он открыл глаза, перед ним стояла девушка. Изображение было расплывчатым и сияющим, и он подождал, пока вернулась резкость зрения. Кожа ее – как сливки, застенчивый румянец – цвета спеющей земляники, светлые шелковые пряди волос, обрамляющие нежный овал лица. Какой-то миг ему даже казалось, что он грезит и что видение это вызвано недостатком воздуха. Quale rosae fulgent inter sua lilia mixtae…[20] Неужели он произнес это вслух?

– Что? – Она прерывисто дышала, как и он сам. – Что вы такое говорите? Мне нужно узнать, что случилось с Видиа. – С виду – действительно розы и лилии, однако в голосе – чертополох и крапива, увы.

Но, как бы Ингельд не был огорчен резкостью ее тона, отсутствие почтительности помогло ему осознать, что он очень быстро устал от людей Донмута, от их хождения на цыпочках и разговоров шепотом в присутствии их нового повелителя – аббата.

– Кто ты?

Она насмешливо взглянула на него:

– А вы не знаете? Я Сетрит.

Он непонимающе помотал головой.

– Дочь Луды.

Старшая дочка Луды? Он улыбнулся, чтобы скрыть удивление и смущение.

– Ну да, конечно. – Он присмотрелся к ней повнимательнее, пытаясь уловить сходство с седым и прихрамывающим стюардом его брата. Но ничего такого не заметил.

– И я планировала выйти за Видиа. А теперь сами видите.

– И в этом, надо полагать, моя вина. – Вода медленно стекала по его торсу, отчего появилась гусиная кожа.

Подошел Хихред со свежим полотенцем, и он с благодарностью протянул за ним руку.

– Ваша вина? – с удивлением переспросила она. – Нет. Охота – дело опасное. Я это знаю. Я же не дурочка какая-нибудь. Но я не выйду за того, кто с самого начала калека.

– Не выйдешь?

– Нет. Разве что меня заставят. Так что с ним случилось? Вы же видели. Расскажите мне.

– Да, я действительно видел это. – Ингельд закрыл глаза. Внезапный резкий бросок черной визжащей массы. Блеск клыков. Видиа падает. Хрип зверя и крики человека. – Его лицо. Ребра. Если он выживет, то, вероятно, будет хромым, и не думаю, что он будет столь же хорош собой, как до этого. Но передвигаться самостоятельно он сможет. Если, конечно, выживет. – Его вновь охватило горькое чувство, будто внезапно спустившаяся черная туча. – Если.

– А как насчет… – Она понизила голос и стыдливо опустила глаза, но жест ее был понятен и сомнений не вызывал.

– Ну… – Почему он так медлит с ответом? – Этого я не знаю.

Лицо Хихреда было бесстрастным, но смотрел он несколько неодобрительно. Он снова протянул полотенце, и Ингельд, взяв его, уткнулся в него лицом и стал промокать стекавшую все еще розоватую воду. Видиа принял на себя удар, предназначавшийся ему, и Ингельду до сих пор не очень верилось, что это не у него изуродовано лицо, сломаны ребра, не он истекал кровью. Но, как намекнула эта девушка, все могло быть еще хуже.

Внутренности. Пах.

Trux aper insequitur totosque sub inguine dentes…[21] Но этот aper только пропорол Видиа грудную клетку своими dentes, а не вонзил их ему в промежность, как это сделал кабан с несчастным Адонисом у Овидия. За это и сам егерь, и эта его «клубничка со сливками» должны быть благодарны судьбе.

Когда он снова поднял глаза, ее уже не было рядом.

Винн подождала, пока удары молота стихнут, и только после этого зашла под открытый навес, защищавший кузницу от непогоды, и громко задала свой вопрос.

– Что?

Похоже, звон молота, бьющего о наковальню, до сих пор звучал в ушах отца.

– Мама спрашивает, вы тут и на ночь останетесь? – Она поставила узелок с твердым черным хлебом и еще более твердым сыром у одного из столбов, подпиравших навес у входа в кузницу.

– Ну да, останемся. Нам нужно пересмотреть целую кучу серпов. Какой урожай без кузнеца? – Широкая улыбка разделила узкое бородатое лицо Кутреда почти пополам. Он опустил свой молот. – Ко мне уже дважды за последние дни заходил этот мрачный и занудливый Луда и твердил, что ячмень созрел, пора его жать, как будто я сам этого не вижу. – Он презрительно сплюнул на землю. – И это только половина работы, потому что есть еще и монастырь. Никуда не уходи. Мне нужно, чтобы ты поработала на мехах. Я предупреждал Кудду, и он уже давно должен быть здесь, но пока так и не появился.

Винн опустила голову, чтобы скрыть улыбку, которая, как она ни старалась, все равно коснулась уголков ее рта. Она очень любила все, что связано с кузнечным делом, но, когда здесь был Кудда, у отца не было времени на нее. Кутред кивнул ей, и она взялась за ручку верхней деревянной пластины кожаных мехов, которые были легкими кузницы и наполняли ее жизнью.

– Фартук.

Она бросила на него быстрый взгляд.

– Тут слишком жарко.

– А мне все равно, – сказал он, а когда она даже не шевельнулась, добавил: – Искры. Мне придется много чего наслушаться от твоей матери, если я снова отправлю тебя домой с прогоревшими дырками на платье.

В ответ она показала ему язык, и он рассмеялся.

– Тогда я лучше сниму платье.

– Нет. – Отец шутливо замахнулся на нее молотом. – Ты и так у нас красотой не блещешь, не хватало еще тебя припалить. Так что надевай фартук.

– А Кудде ты позволяешь работать голым по пояс, без всякого фартука.

– Кудда – парень. – Он снова поднял свой молот. – И чтобы я этого больше не слышал, Винн.

Она раздраженно фыркнула, но, хорошо зная, когда нужно перестать испытывать отцовское терпение, без дальнейших разговоров сняла с крючка кожаный фартук и просунула голову в лямку. Он был жестким, достаточно тяжелым, чтобы ее шея чувствовала его вес, и доходил ей почти до щиколоток.