Когда расцветает опал - Вероника Янушкина

на земле на месте корней зачернеют колодцы, и на столицу падёт засуха. Вот только жителей мятежного города наследие и заветы предков не интересовали, — обязательно пойдём. И сказки возьмём, у озера почитаем.

Мальчик радостно подскочил:

— Ура! Ура! Я узнаю, как победил пиратов Салдан-путешественник!

— И я тоже. Весьма интересный герой, умный и смелый, — дерье персонаж напоминал известного по детству Синдбада-морехода, — давай поторопимся, пока стервятники не слетелись, — вполголоса добавила Глебова.

Часы показывали полдень. Лучшее время, чтобы спокойно покинуть крепь.

Облака, похожие на взбитые сливки, разливались по небу и над скалами обретали сиреневую густоту грозы. Пики тонули по мгле, рассекаемой едва заметными серебряными искрами; сильно пахло дождём. В перевале буйствовала непогода, рокотал гром. Значит, к вечеру отголоски ливня накроют орден, и сад надо покинуть раньше.

Шатёр пустовал. Трепетал на ветру брезент, голоса не доносились. Каорри только собирались устроить обеденный перерыв.

— Ух ты! Какая красивая!

Над золотистыми одуванчиками порхала бабочка с четырьмя крыльями яркого рубинового цвета, размером с ладонь, с которых сыпались ручейки мерцающей пыльцы. Насекомое прилетело не иначе, как из долины волшебного ветра. Иногда над горой порхали фантастические птицы, а по лугу бегали лисицы и прыгали зайцы всевозможных цветов.

— Догоняй!

— Поймаю! — побежал Корран, — поймаю!

— Лови!

Саша с улыбкой наблюдала, как сын играет с летающей кудесницей. Забавно прыгает и, хохоча, тянет руки ввысь. В ордене было крайне мало причин для радости, пусть малыш повеселится хоть так. О каком нормальном детстве может идти речь, если все видели в четырёхлетнем мальчике «угрозу мирового масштаба»? Ему бы с ровесниками общаться, замки из песка строить, в реке купаться. Словом, играть и познавать мир, а тут…

Кстати, об угрозе.

Только нечисть помяни, она появится. Подкараулит, подобно древнему проклятию выползет из тени и нападёт со спины. Почему всем так неймётся совершить зло?

— Ох!

Увесистый камень ударил Коррана в плечо. Другой просвистел в сантиметрах над головой, третий угодил в шею.

Испуганный мальчик упал. Кое-как встав, побежал назад и спрятался за мамой.

— Больно?

— Нет, — было сказано сквозь слёзы. Сизые перья, вышитые на воротнике рубашки, заалели.

— Сейчас всё пройдёт.

Светящейся ладонью Глебова дотронулась до ушиба и царапины, те исчезли.

Рядом с тропой шагала послушница Маиса. Одна из ярых противниц «опалового проклятья», как за спиной судачили о беглецах с королевской казни. В руке злодейка сжимала острый булыжник, словно заточенный для «особенных целей». Попади такой в тело, простым синяком не отделаешься.

— Опять выгуливаешь отродье, — скрипела дерья. Молодая, едва ли старше Глебовой, она руководила сбором урожая с овощных грядок. Ходила вдоль рядов и наблюдала, хорошо ли работают каорри? Вдруг воруют плоды? Невысокая — макушкой Саше доставала до плеча — и полная, с двумя подбородками на лице, Маиса доносила мудрейшему о любом проступке и требовала наказания, даже для больных и пожилых. Верила: за бесконечную преданность тен Кармалл скоро переведёт в ближайшее окружение, — зачем он тебе? Сбросила бы с утёса или утопила в реке и не позорилась на весь орден. Не бросала на всех нас тень злобной смерти…

Обычно садовница молчала, избегала ссор. Не ввязывалась в бесполезные перепалки, берегла силы и уходила в спальню. Если спорить с каждым «доброжелателем», то что останется в душе кроме гнетущей пустоты?

Сегодня правило не сработало. Волны ядовитой ярости Маисы хлынули через рубикон, растворили защиту. Саша должна принять меры сейчас, иначе будет поздно. В следующий раз послушница приведёт столь же дурных подруг, и тогда… забыть!

Этого «тогда» не будет.

— Злобной? Это кто здесь злобный? Играющий с бабочкой ребёнок или взрослая, бросающая в него камни дерья? Нападающая на слабого?

— Зло надо убивать на корню! Вырезать до основания, чтобы остальных не тронуло!

— Кого он трогал? Никого! Только вы его задеваете!

— И будем дальше! Мы все! Пока не добьёмся своего! — рубиновые глаза отмеченной стихией огня помутнели, — если я увижу его одного, то задушу без колебаний! Накину шарф и затяну петлю! Или столкну в глубокий овраг! Могу и камнями забить, как лесного зверька! Ты, жалкая жемчужница, мне ничего не сделаешь! Только лечить умеешь!

В душе Глебовой кипела ярость. Не всепоглощающий огонь, а холодные волны, благодаря которым разум оставался чист. Маиса не шутила. Она и другие послушники вправду убьют Коррана, едва появится шанс. Значит, пора преподать суровый урок. Время слов осталось позади.

Резким броском Саша вцепилась в руку обидчицы.

— Что?

— Ты рада, что сделала ребёнку больно. Очень рада, — вкрадчиво говорила лекарица, — ты гордишься собой, чувствуешь собственную важность. Сердце бьётся быстро и ровно… но что это? Ритм ускоряется, становится рваным. Кровь расширяет сосуды, те разбухают и вот-вот готовы лопнуть. Ты хочешь вдохнуть, но грудь будто сковал обруч. Голова кружится, перед глазами мелькают тёмные круги, в горле скопилась вязкая слюна и…

Злодейку стошнило на тропу.

— Прекрати! Пожалуйста! — лицо дерьи опухло, обрело лиловый оттенок, — прекрати!

— Ах, теперь ты говоришь пожалуйста! Теперь ты просишь! Почему я должна тебя жалеть? Ту, что мечтает убить моего сына?

— Клянусь, что близко не подойду к нему! Клянусь всем, что у меня есть!

Маису окутала серебристая дымка.

— Обет впечатан в тело. Не советую нарушать.

Глебова отпустила послушницу. Та упала на живот и согнулась в судорожных приступах тошноты. Отдышавшись, кое-как поднялась и, отчаянно шатаясь, побежала к вратам в крепь. Через шаг оступалась и что-то бессвязно лепетала, как пьяная. Через час отмеченная стихией огня отойдёт и увидит руке татуировку: белое перо с острым концом. Нарушит слово и познает иную сторону могущества Авиты. Пожалуется ли дерья мудрейшему Сваарду, доложит остальным, потребует наказания — Сашу едва ли волновало. Каорри давным-давно перешли черту дозволенного и заслужили ответных мер. Жестоких, если понадобится.

Да, в первые дни в Карвахене Глебова боялась абсолютно всего и признавала власть над собой отмеченными стихиями. Не смотрела в глаза, исполняла любые поручения, просила прощения за что угодно. Казалась себе второсортным человеком, зависящим от чужой воли. Не имеющим права на собственные желания и волю. Особенный лекарь —