Жуков. Портрет на фоне эпохи - Л. Отхмезури

В ходе этой операции, 7 или 8 марта 1945 года, Жуков был вызван Сталиным в Москву. Страницы его «Воспоминаний», посвященные этому эпизоду, очень любопытны. Из аэропорта маршал, по его словам, отправился прямо на дачу в Кунцево. После короткого разговора о ситуации в Померании и на Одере Сталин с трудом поднялся и сказал: «Идемте разомнемся немного, а то я что-то закис». «Во всем его облике, – пишет Жуков, – в движениях и разговоре чувствовалась большая физическая усталость. За четырехлетний период войны И.В. Сталин основательно переутомился. Работал он всю войну очень напряженно, систематически недосыпал, болезненно переживал неудачи, особенно 1941–1942 годов. Все это не могло не отразиться на его нервной системе и здоровье…» Затем, во время прогулки по саду, Сталин, к огромному удивлению Жукова, вдруг стал рассказывать о своем детстве. Осмелев от общего тона разговора, маршал решился задать вопрос на запретную тему: о сыне Сталина Якове, попавшем в плен еще в июле 1941 года: «Товарищ Сталин, давно хотел узнать о вашем сыне Якове. Нет ли сведений о его судьбе?» Сталин ответил не сразу и «каким-то приглушенным голосом: „Не выбраться Якову из плена. Расстреляют его душегубы…“»[680]. На самом деле Яков Джугашвили погиб еще в 1943 году в концлагере Заксенхаузен, о чем пока не знали ни его отец, ни Берия, приславший Верховному несколькими днями ранее письмо по этому вопросу. Сели за стол. Вождь молчал, не притрагивался к еде, «потом, как бы продолжая свои размышления, с горечью произнес: „Какая тяжелая война. Сколько она унесла жизней наших людей. Видимо, у нас мало останется семей, у которых не погибли близкие“». Жуков написал эти строки для того, чтобы показать, что все еще пользовался полным доверием вождя, а тот под суровым внешним видом скрывал человеческие чувства. Но всего лишь через шесть недель Сталин без колебаний принесет в жертву жизни десятков тысяч солдат ради достижения чисто политической цели: взятия Берлина. Затем Верховный рассказал Жукову о Ялтинской конференции, итогами которой он был доволен, и о том, что на конференции добивался от союзников… перехода их войск в наступление: ведь они находились в 500 км от Берлина. После этого небольшого сеанса хвастовства Сталин велел Жукову ехать в Генштаб к Антонову: «Посмотрите расчеты по Берлинской операции». Вечером следующего дня, там же, в Кунцево, Антонов изложил намеченный план. Жуков присутствовал при этом. Верховный главнокомандующий одобрил план и потребовал, чтобы операция была тщательно подготовлена. Казалось, времени для этого достаточно. На следующий день Жуков вернулся завершать разгром немецких войск в Померании. Но в последних числах марта фактический развал германского фронта, противостоящего англо-американцам, ускорил события и поставил Жукова в положение, которого никто не ожидал.

Битва за Берлин стала венцом военной карьеры Жукова. Она проходила в два этапа: битва на Одере с 16 по 20 апреля 1945 года, затем уличные бои в городе, с 21 апреля по 2 мая. Ее военный исход не вызывал сомнений. А вот политические обстоятельства, окружавшие две эти операции, и неожиданная тактическая остановка на Одере бросили тень на полководческую репутацию Жукова и вызвали оживленную полемику как в Советском Союзе, так и среди его союзников, которые скоро станут противниками в холодной войне.

28 марта военные действия в Германии неожиданно активизировались. Американцы сломили сопротивление германской армии на правом берегу Рейна. Больше значительных немецких сил между ними и Берлином не было. В этот момент две трети советских войск были скованы ожесточенными боями за Кёнигсберг, Данциг, Ратибор, Кюстрин. Время вдруг стало играть против Сталина. Тем не менее случившееся не стало громом среди ясного неба. В течение двух недель в Кремле постепенно усиливались подозрения, тревога и гнев. Почему в Италии американские спецслужбы в лице Аллена Даллеса ведут тайные переговоры с обергруппен-фюрером СС Карлом Вольфом? Переговоры, в которых советская сторона участия не принимает? Как понимать предпринимаемые Герингом, Риббентропом и даже Гиммлером попытки установить контакты с Западом? Сталин с горечью констатирует, что немцы толпами сдаются в плен на западе[681], но на востоке отчаянно дерутся даже за «малоизвестную станцию в Чехословакии, которая им столько же нужна, как мертвому припарки»[682], по его выражению. Геббельс подтверждает этот факт, записав в своем дневнике (5 марта 1945 года): «…наше население сравнительно благожелательно относится к англо-американцам в захваченных ими западных районах. Я, в сущности, не ожидал этого; в частности, я верил, что фольксштурм будет сражаться лучше, чем было на самом деле». Не воспользуются ли союзники создавшейся ситуацией, чтобы взять Берлин без боя? А почему бы им этого не сделать? В одном из писем Рузвельту Сталин неожиданно открыл свои тайные мысли: «Что касается моих военных коллег, то они, на основании имеющихся у них данных, не сомневаются в том, что переговоры были и они закончились соглашением с немцами, в силу которого немецкий командующий на западном фронте маршал Кессельринг согласился открыть фронт и пропустить на восток англо-американские войска, а англо-американцы обещались за это облегчить для немцев условия перемирия. […] Я понимаю, что известные плюсы для англо-американских войск имеются в результате этих сепаратных переговоров в Берне. поскольку англо-американские войска получают возможность продвигаться в глубь Германии почти без всякого сопротивления со стороны немцев, но почему надо было скрывать это от русских и почему не предупредили об этом своих союзников – русских?»[683]

Рузвельт ответил ему оскорбленным тоном: «Откровенно говоря, я не могу не чувствовать крайнего негодования в отношении Ваших информаторов, кто бы они ни были, в связи с таким гнусным, неправильным описанием моих действий или действий моих доверенных подчиненных»[684]. Но у Сталина уже сложилось четкое и твердое убеждение: союзники его обманывают, они хотят сами захватить Берлин. Чтобы выбить почву у них из-под ног и вступить в город первым, он решил, что Жуков и Конев должны вступить в состязание по скорости и с союзниками, и между собой. Следствием этого решения стали навязанное командующим сильнейшее нервное напряжение, жесткий лимит времени, отведенного на подготовку операции, и, в конце концов, ненужные потери.

Но не преувеличивал ли Сталин символического значения взятия Берлина? Красная армия и так пользовалась огромным уважением и почетом у народов союзных стран; овладение ею Рейхстагом мало бы что добавило к уже завоеванной ею славе. Что же касается права на оккупационную зону в германской столице, она в любом случае была гарантирована Советскому Союзу Ялтинскими соглашениями. Причин военного порядка, заставлявших брать город штурмом, тоже не существовало. Что же касается ставшего для Сталина настоящим наваждением соревнования с союзниками, кто быстрее дойдет до Берлина, оно, как пишет немецкий историк Карл Хайнц Фрезер, «полностью относилось к сфере воображения»[685]. Но Сталин огромное значение придавал как раз коллективному воображению, то есть символам: он никогда не сомневался, что взятие Берлина покажет всему миру на века, кто стал подлинным победителем в войне против Гитлера. Что же касается западных союзников, в их лагере не было даже намека на согласие. Черчилль хотел идти на Берлин, особенно если первым туда вступят войска Монтгомери; американцы этого не хотели по своим причинам, а поскольку именно они были главной силой коалиции, то навязали свою точку зрения. Тем не менее Сталин по-прежнему считал, что Эйзенхауэр ему лжет и обманывает. Поэтому он повел свою игру с союзниками, без малейшего стеснения используя в ней дезинформацию. На письмо Эйзенхауэра от 28 марта он ответил, что полностью согласен на соединение советских войск с войсками западных союзников в районе Эрфурт – Дрезден – Лейпциг, который, по его уверениям, являлся местом основного удара Красной армии (ложь № 1); наступление начнется во второй половине мая (ложь № 2); Берлин, по его словам, «потерял свое прежнее стратегическое значение, поэтому Советское Главнокомандование думает выделить в сторону Берлина второстепенные силы» (ложь № 3).