Большой облом - Владимир Хачатуров

Правда, кое-какие чудеса, которых не заметить было нельзя, с ним все же произошли. Флер пространства и призрачные тиски времени оставили его с поспешностью, не достойной лучшего применения. Причем взамен ему не было даровано счастье пережить состояние непрерывно изменяющегося апокалипсиса. Ничто у него не из чего не состояло, не создавалось, никуда не длилось и почти ничего книжного не напоминало. Ощущал ли он себя гулякой праздным интеллигибельного мира или трудящимся пролетарием сенсибельной вселенной – сказать трудно. Но, судя по тому, что достигнутые им радость и блаженство не подвигли его на самолюбование, а полнота переживаний не внушила безграничной гордости за свои добродетели, Игорю можно было смело отказать также и в галльском происхождении. В довершение всех бед, он так и не смог почувствовать в себе потенций Всемирного Разума, – очевидно, по причине отсутствия в нем всяких признаков дверей восприятия, вечно нуждающихся в срочной очистке. Вообразить же эту дверь со всеми ее традиционными атрибутами, модусами и аксессуарами, от которых ее принято тщательно очищать, дабы то сущее, о существовании которого он, возможно, слышал, или подозревал, предстало перед ним в ореоле бесконечности (не подлежащей ни осмыслению, ни уточнению, ни чему-либо еще, кроме фимиама восхищения), не достало Игорю ни сил, ни знаний, ни намерений. Всё, на что хватило ему его душевной немочи, – это не сводить увиденное к простой регистрации текущих сомнений. Надо думать, именно поэтому крокодилы не лобзали своими живительными поцелуями филейные части его астрального естества, а Таинственный Истолкователь воздержался от комментариев по поводу сюжетных ходов и перевоплощений персонажей его эйфорических видений. Вот мальчики носятся с мячом по асфальтированной площадке детства. Который из них он? Неужели тот, чьими глазами их зрит? Чьими же?.. Но мальчики с зеркалами общаются редко и неохотно… Вот море лиц, словно Лики Бога, отражается в водах Творения. Какое из них твое? То, что глядит на тебя глазами влюбленного идиота?.. Нет, господа, страшны не видения, а те полоумные идеи, которые они иным поднаторевшим в трансах натурам способны внушить. Например, что будто бы для Бога не существует ничего, кроме Него Самого, все прочее – химеры, миражи, ошметки глюков, брызги бреда, лепет бормотания, нирвана хаоса. Или, что будто бы Господь есть Бог своих невменяемых прихотей, энергичный сподвижник личного сумасшествия, вечный статист-постановщик собственных припадков. И так далее… Но тому, кто целью обуян, чье непознанное лицо выражает терпение, надежду, ясность духа и напряженное вниманье мнемы, к счастью, увы, не до Бога, он пережидает эти откровения со смирением очередника блокадной давки за пайковым хлебом, и совсем не стремится проникнуть в разверзающиеся перед ним тайны, словно понимая – кристальным разуменьем изголодавшегося сознания, – что непостижимость тайны есть залог ее очарования, ибо кто же согласится ее исповедовать, будь она хотя бы в принципе постижима? Он терпеливо вчитывается в инструкции, которыми доброхоты не поленились снабдить свой препарат:

а) если какая-нибудь не очень приятная мысль закрадывается во время «полета» вам в голову (например, евангельское «горе приносящему соблазн»), то не старайтесь понапрасну выдворить ее вон из подкорки, – это путь поверхностных натур; риньтесь смело ей навстречу, постарайтесь дознаться, каким ассоциативным образом она в вашей голове оказалась; стоит вам вспомнить это и негативное воздействие ее будет полностью нейтрализовано; не бойтесь углубляться в распутывание ассоциативных нитей и узлов – в этом состоит одно из первоначальных удовольствий действительного путешествия…

б) помните: когда ваше пошлое здравомыслие спит, просыпается ваша истинная душа, а не эрзац-заменитель, созданный общими усилиями рассудка и слезных желез…

в) если в процессе «полета» вас озарит, что вашей личности не существует, не впадайте в панику, воспримите эту истину с пониманием, ибо личность, как высшее проявление человеческого, есть всего лишь произвольное допущение, нескромная гипотеза, возведенная в догмат силой религиозного недомыслия, свойственного всем вероисповеданиям, берущим свое начало на Ближнем и Среднем Востоке, в которых личность необходима, прежде всего, в сугубо юридических целях, – чтобы было кому нести персональную ответственность за хаос, что так и не смог обуздать библейский, а до него – авестический – Творила… и поражается их прихотливости не меньше, чем их бессилию помочь ему в его блужданиях, из которых смутно помнится, как по сумрачно прямым улицам какого-то нарочито красивого города его преследовал некто верхом на чем-то – то ли лошади, то ли танке… и терпение его, в конце концов, вознаграждается (в трансах и не такое бывает). Он видит чей-то смертный час рождения: неподвижно распростертые тела, чьи анатомические подробности скрывают полусогбенные фигуры, облаченные в сапфировые одежды ангелов или бесов. Который же из распростертых он? Чья душа, отлетая, озирается в растерянности, не зная, какую из опустевших темниц благодарить за кров, за приют, за компанию? Разумеется, ту, что разразится ритуальным воплем покидаемого духом тела: Или, Или лама савахвани! Но ни одно не издает ни звука, ни вопля, ни стона, прекращая трепетать клетчаткой в угаре разложения. Кому и что ей прощать, – вот что душа желает знать, заведомо согласная простить все. А коли так, то какая ей, собственно, разница? Придумай что-нибудь понепростительнее и – прости. Все равно – ниже беса не опустишься, выше ангела не взлетишь. Оттого и тяжелы так трупы наши, что легкость их оставила вместе с душами. Единственный способ выведать хоть что-нибудь у себя о себе – действовать методом исключения. Из правил. Из смысла. Из кавычек контекста… Вот девушка, испуганно вздрагивающая с периодичностью нервного тика. И с той же размеренностью шепчущая что-то о неотвратимом возмездии. Дорога, по которой она идет – не обычная дорога: не тротуар и не мостовая. Это скорее похоже на перрон. Так и есть, вот люди и чемоданы. А вот и поезда. Справа вереница зеленых вагонов, слева вереница зеленых вагонов. На вагонах таблички с указанием маршрутов. Он вчитывается в знакомые названия и не может удержать их в памяти… Это неспроста, думает он. Это чтоб ее не нашли. Его беспамятство – гарантия ее безопасности. Так он об этом и говорит другой девушке, девушке с чудным именем, также выпавшим из памяти. С ней у него иные отношения: простые, доверительные, заговорщицкие. Он пьет кофе, она его обслуживает. Счет, пожалуйста, а в счете – записочка: прочти и сожги. Или съешь… И опять он понимает каждое слово, но общий смысл ускользает от него… Эврика! – осеняет его. – Записать все эти отдельные слова в порядке возникновения в пространстве слуха! А заодно заснять на пленку мимику этого непроницаемого парня, так искусно прикидывающегося тем, кем ему пришлось стать в силу неизвестных причин. Да и вот этого мужика, нарочито неторопливого в движениях, роняющего слова, словно капли, точащие камень (или темя) – тоже не помешало бы зафиксировать. Особенно сейчас, когда его глаза угрожающе пусты, как жерла заряженных и изготовленных к стрельбе орудий… Тривиальное сравнение вдруг оборачивается буквальным предсказанием. Судя по интенсивности разрыва, разрушений, радиуса действия сшибающей с ног волны, они попали под обстрел не обычных сто двадцати двух миллиметровых гаубиц, а калибром повыше… Крики, стоны, удушливый дым, артиллерия бьет по своим… Кажется, его задело осколком. И не одним…