Языковая структура - Алексей Федорович Лосев

одном термине несколько значений). Результатом является возможность разного определения одних и тех же языков»[47].

В поисках точного разъяснения того, чтó нужно понимать под структурной типологией, мы до сих пор отмечали только три тенденции:

1) тип языка есть сумма его признаков на определенном уровне или на многих уровнях с точным перечислением этих признаков, квалифицируемых как дифференциальные, или без точного их перечисления;

2) в противоположность этому эмпирическому, индуктивному или просто описательному способу, тип языка устанавливается как априорная категория или, точнее, как априорная схема, создаваемая вполне умозрительно и дедуктивно или по крайней мере в таком виде накладываемая сверху на эмпирические материалы естественных языков;

3) тип языка есть то, что получается в результате вполне априорной комбинаторики категорий, возникающих из неразложимых далее языковых элементов с оговорками и ссылками на возможность ее деформации в реальном исследовании естественных языков или без такого рода оговорок и ссылок.

Подобного рода понимание типологии языков естественно вызывает в нас определенно отрицательную реакцию и чувство некоторого разочарования; а такая реакция и такое чувство способны даже поколебать всякую уверенность в пользе и необходимости такой типологии. То, что тип есть нечто общее, известно и без всякой теории. То, что это общее можно получить в одних случаях дедуктивно из чего-нибудь более общего, а в других случаях индуктивно из чего-нибудь менее общего, равно как и возможность комбинирования разных признаков для получения разных общностей, слишком уж элементарно для того, чтобы стать какой-нибудь специально лингвистической теорией.

Впрочем, не нужно чересчур строго относиться к этим исканиям в области молодой науки – структуральной типологии, как бы они ни были в логическом смысле мало совершенны. Эти поиски, повторяем, свидетельствуют о росте науки и нисколько не об ее упадке. Кроме того, совмещение индукции и дедукции в одном логически безупречном методе является делом трудным; и наличие здесь колебаний то в одну, то в другую сторону, равно как и совмещение примитивных некритических подходов с весьма замысловатой и часто даже весьма глубокой методологией не только вполне естественно, но даже и вполне неизбежно, вполне прогрессивно.

Следует указать на то, что у наших структуралистов зародилась новая идея понимания лингвистической общности. Стали искать в науке такие «конструкты», которые бы ярко выражали собою цельность, состоящую из элементов, но ни в каком смысле не сводимую на эти элементы и являющуюся принципом организации этих элементов. Это – 4) конструктивная теория или теория конструктов. Таким понятием является в математике понятие множества, характеризуемого, вопреки своему условному и неправильному обозначению, не как множество, но именно как единство элементов. А элементы эти мыслятся здесь в той или другой мере упорядоченными, что и обеспечивает для множества быть именно единообразной цельностью. Если чего не хватает в этой теории, то именно момента упорядоченности. В связи с этим вполне закономерно появление 5) теоретико-множественного понимания структуры и модели, а следовательно, и типа.

С первого взгляда такая теория, казалось бы, вполне удовлетворяет своему назначению. Вслед все за тем же Ф. де Соссюром, а отчасти, может быть, за Р. Якобсоном, еще Н.С. Трубецкой определял фонему как член смыслоразличительной оппозиции[48]. Остается не совсем ясным, какое место занимает здесь оппозиция[49]. Но ясно то, что фонема есть такой звук, который четко отличается от всякого другого звука и находится в системном отношении со всеми другими звуками. Системность характерна и для фонемы, взятой сама по себе. Тут мы находим зародыши даже того, что у нас называется диалектикой, т.е. учение об единстве противоположностей, и для чего у структуралистов тоже имеются вполне определенные, хотя пока ими еще не разработанные установки.

Между прочим, фонологи недаром хватаются за принцип дихотомии, который особенно нуждается в анализе в связи с работами Р. Якобсона и М. Халле. Само проведение этого принципа чрезвычайно условно, запутанно и местами даже неверно в указанных выше американских работах[50]. Тем не менее самый принцип дихотомии все же является попыткой, правда, совершенно беспомощной, мыслить фонологию диалектически. Точнее говоря, этот принцип дихотомии есть беспомощное выражение закона отрицания отрицания: А не есть не-А. Этим, вероятно, и объясняется то, какие внутренние причины заставляют фонологов хвататься за дихотомию. Им все же хочется найти какой-нибудь глубинный фундаментально-логический метод для своей науки. И, не доходя до диалектики, они в своей дихотомии все же как-то бессознательно грезят о ней. Однако оставим дихотомию в стороне и сделаем из нее только тот вывод, что диалектический принцип единства противоположностей все еще ждет своего применения в лингвистике, и в частности, в структуральной типологии.

Вся эта диалектика и связанная с ней антиномика прекрасно представлена в математической теории множеств. Здесь остро осознано, например, единство целого и частей целого, как единство противоположностей, равно как и противоположность элемента целого и части целого или как необходимость представления части бесконечного множества в качестве эквивалентной всему бесконечному множеству и т.д. Правда, и в философии самой математики эта диалектическая система категорий еще весьма далека от логической завершенности. Еще дальше от этого оказались лингвисты, ставшие на почву теоретико-множественной методологии. Но наши структуралисты поняли этот теоретико-множественный анализ языка чрезвычайно абстрактно и до сих пор в этой области не дали ощутимых исследовательских результатов.

Например, О.С. Кулагина пользуется математическими понятиями окрестности и семейства, которые можно и нужно давать в лингвистике без всяких математических обозначений, приходит к понятию типа, что мы попросту назвали бы частью речи, и к нескольким синтаксическим соотношениям, близким к тому, что мы называем управлением, согласованием и примыканием[51]. Мы не будем давать логический анализ того, что О.С. Кулагина называет теоретико-множественным определением грамматических категорий. Однако следует заметить, что этот анализ привел нас к той расшифровке используемой здесь теории множеств, которую можно назвать просто комбинаторикой элементов; а используемые здесь категории традиционной лингвистики привлекаются только в порядке логической ошибки petitio principii: сначала закрываются глаза на традиционную грамматику, потом дается некое, якобы математическое построение; в конце же концов эти построения чудесным образом совпадают или, вернее, должны были бы совпадать с традиционной грамматикой.

Абстрактность и слабую эффективность всего этого теоретико-множественного построения Н.Д. Андреев иллюстрирует не только указанием на то, что, по мнению самой же О.С. Кулагиной, ее рассуждения не относятся к русскому языку, но и своим собственным указанием на то, что под теоретико-множественную теорию О.С. Кулагиной не попадают также и языки английский, французский, немецкий, хиндустани, санскрит, латинский, греческий, индонезийский и бирманский[52]. Можно ли после этого с уверенностью сказать, что подобная теоретико-множественная теория может послужить