Пьесы - Юрий Александрович Буряковский

не помешает вам сказать то, что у вас на сердце. Ты, Юльча, закончишь свой роман, его прочтут все, и все мы узнаем себя. Я? Я, как все, приду на шахту и скажу: «Хватит, господа, убирайтесь вон! Теперь здесь я хозяин, — я!»

Ф у ч и к. Ты, Иржи, ты!.. Всюду хозяин, и на шахте, и во всей стране. Который час, отец? Ты ведь мастер узнавать по солнцу.

П е ш е к (взглянув на окно). Должно быть, восемь.

Ф у ч и к. Значит, кремлевские часы бьют сейчас десять. Начинается парад в Москве. Торжественным маршем проходят войска. Близится время, когда они пройдут и через Прагу, принесут ей свободу. Знаете, друзья, я стоял однажды совсем рядом с Мавзолеем, хорошо, ясно видел всех. Одно слово повторял я тогда: «Друзья, друзья!..» Что же мы скажем им сегодня? «Мы идем за вами! Мы блокированы в своем окопе, его простреливают насквозь, но у нас и мысли нет о сдаче. Нет, мы верим, боремся и (взглянув на Иржи) даже мечтаем». Да, Иржи, и я мечтаю. Уже несколько недель тут, в камере, рядом с вами, я пишу, пишу и не знаю ни дня, ни часа, когда могут оборваться мои записки… А ведь сколько еще осталось недосказанного. И я мечтаю выйти из тюрьмы, на улицы освобожденной Праги, как матери, как Густе, взглянуть в глаза нашим людям, взглянуть и рассказать им, как, пройдя через раскаленное горнило, мы, коммунисты, превращались тут не в пепел, а в сталь. Как и тут, в тюрьме, мы жили для будущего, как шли ради него на смерть и никогда не падали духом. Ну, что задумались, друзья?

Слышен заводской гудок, потом к нему присоединяется второй, третий, четвертый. Возникает могучая, величественная симфония.

И р ж и. Прага! Заводы! Слышите? Заводы!

Ф у ч и к. Это на Смихове… Это на «Юнкерсе»! А это депо, паровозы!

П е ш е к. Прага празднует сегодня… Празднует Первомай! А ну-ка, попробуйте, господа, зажать этот голос! Попробуйте!

Все трое зачарованно слушают.

Ф у ч и к. Пусть же Прага услышит и нас! (Поет).

Товарищи в тюрьмах,

В застенках холодных,

Вы с нами, вы с нами,

Хоть нет вас в колоннах.

Иржи и Пешек подхватывают. Песня звучит все громче.

Вы с нами, вы с нами,

Хоть нет вас в колоннах…

Поют уже и в соседних камерах. Песня гремит по всей тюрьме. Слышны выкрики стражников, удары в двери, свистки. Но песню не оборвать, она словно сотрясает хмурые толстые стены Панкраца.

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

Воскресный майский день в Праге. Время — перед заходом солнца. Постепенно темнеет, и тогда вдалеке становятся видны вечерние огни Праги.

Небольшой уютный ресторан, размещенный амфитеатром на холме у загородного шоссе. Почти все столики свободны. Внизу под холмом дорога для пешеходов. Время от времени по ней проходит  м о л о д е ж ь, у многих в руках букеты. Слышна песня: «Яничек милый, ты мой любимый…» Появляются  З д е н е к  В е н ч у р а  и  А н н а  К л е м е н т с. У обоих в руках теннисные ракетки. Анна в белом спортивном костюме.

А н н а. Почему именно здесь, Зденек? Удобнее было бы закончить наш разговор там же, на аллее…

З д е н е к. Немножко терпенья, Анночка, и вы все поймете. Сядем здесь.

А н н а. На самом видном месте?

З д е н е к. Да. Так всегда менее подозрительно.

Садится за столик на авансцене, берет в руки ракетку Анны.

Вам точно передали мой совет…

А н н а (улыбнувшись). А вы признайтесь, до сегодняшнего дня и не держали в руках ракетку?

З д е н е к. Признаться, нет.

А н н а. А я… Теннис, спорт… Это составляло когда-то чуть не половину моей жизни… Боже, как это все далеко теперь! И неправдоподобно. (Задумчиво). Странно… Настоящая жизнь началась для меня с тех пор, как ее у меня попытались отнять.

З д е н е к. Это случилось у нас со многими, Анночка. И такие люди нашли свою дорогу — пришли, как и вы, к нам.

А н н а. Зденек, позвольте сегодня мне заказывать. Хорошо? Я попрошу принести вина. У меня сегодня есть большой повод для такого пира!

З д е н е к. Какой же это повод, Анночка?

А н н а. Вчера на заводе меня приняли в партию.

З д е н е к. И вы целых полчаса молчали об этом. (Пожимает Анне руку). Рад, очень рад за вас, А н н а. Теперь вы совсем с нами!

А н н а. Да, Зденек, совсем и навсегда… Вы мне часто рассказывали, Зденек, о своем замечательном друге журналисте, который сейчас там, у них в руках. И больше всего я запомнила вот эти его слова: если каждого павшего не может заменить один такой же, пусть на его месте станут двое, трое, четверо. Я хочу, стараюсь быть одним из них.

З д е н е к. А он и там, в Панкраце, знает, что есть на «Юнкерсе» такая Анна, которая нашла свое настоящее место в жизни.

А н н а (вся вспыхнув). Правда?

К ним подходит  к е л ь н е р ш а.

К е л ь н е р ш а. Добрый вечер, господа. Что разрешите заказать для вас?

А н н а. Если можно, бутылку сухого вина.

К е л ь н е р ш а. Слушаю. Больше ничего? (Зденеку). Вы как раз вовремя. (Уходит).

А н н а. Что это значит, Зденек?

З д е н е к. Мы с вами, Анна, здесь ради встречи с этой девушкой. Запомните эту кельнершу. Время от времени вы будете через нее получать задания для вашей группы. И если увидите ее в компании немецких летчиков, не удивляйтесь.

А н н а (понимающе). Завидую таким храбрым женщинам. Почему вы смеетесь, Зденек?

З д е н е к. Знаете, Анночка, я рассказал ей кое-что о вас, конечно, без имен и подробностей. И знаете, что она сказала? «Если бы я могла стать такой!..»

Мимо ресторана проходит  м о л о д е ж ь  с букетами в руках, беззаботно смеясь, напевая. Анна провожает ее долгим взглядом.

Анночка, почему вы с такой грустью смотрите на эти парочки?

А н н а. Больно, Зденек, больно смотреть на это… Когда лучшие наши люди рискуют каждый день головой или гибнут в гестапо, эти вот — молодые, здоровые, сильные — устраивают воскресные пикники в лесу, собирают какие-то нелепые букеты!

З д е н е к (улыбнувшись). Что ж, одни с ракетками, другие с букетами.

А н н а. Что? Не понимаю. (Пристально взглянула на Зденека). Вот вы о чем!.. Но почему вы так думаете?

З д е н е к. Я не думаю, я знаю. То, что нам и другим кажется невинным воскресным пикником, было на самом деле, Анночка, сходкой делегатов от молодежи нашего района. И пока один из них — для чужих ушей — напевал румбу и бренчал на гавайской гитаре, другие слушали первомайское обращение ЦК нашей партии. И здесь же дали клятву. (Тихо напевает). «Никогда, никогда, никогда не склонится