Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Владимир Иванович Чередниченко

поэтому я и молчу, вопросы задает Заря,

– Что у вас получилось с Леной? Ну, когда она пригласила тебя ночью в умывальник.

– Подрались маленько, – тихо отвечает Водолажская. – Белка мне, видите... – Оля показывает лицо, – но и я ей... Не думайте!

– С этим потом разберемся, – остановила Водолажскую  воспитатель. – Что говорила тебе Белова?

– Будешь «сорить» – будешь получать. Больше ничего.

– А что Цирульникова сказала, когда ты возвратилась в спальню?

С губ Водолажской рвется хриплое, тяжелое дыхание.

– Синяки пройдут – еще получать будешь. – Слова Цирульниковой выдавливает она из себя через силу.

– Какая твоя вина? – Надежда Викторовна продолжает настойчиво, не дает передышки.

– Что в КВП вступила.

– Для чего вступила в комиссию внутреннего порядка?

– Хочу быть среди активистов – лучше стать хочу.

Последняя фраза прозвучала несколько высокопарно,

показалась неестественной. Заря в задумчивости постучала карандашом по столу. Я решил, наконец, воспользоваться паузой.

– Оля, почему тебя не было на обеде?

Водолажская глянула исподлобья и тут же опустила глаза.

– Не хочу еды. Ничего больше не хочу!

– Ну, это ты брось, – строго говорит Надежда Викторовна. – Что за отреченность такая? Запомни: никогда не бывает так плохо, чтобы не могло быть хуже.

– Встряхнись, выше голову! – в унисон воспитателю подбадриваю я. – Ты же активистка теперь!

Водолажская еще больше втягивает голову в плечи.

– Мне безразлично, что происходит в отделении. Мне объявили бойкот.

Смотрел на осунувшееся, измученное, погасшее лицо колонистки, и впервые мне стало ее по-настоящему жалко. Бойкот – это самое страшное, что может быть для воспитанницы. Бойкотируемая оказывается изолированной не только от общества, но и от тех, с кем приходится жить в колонии. Никто не заговорит с ней, не поделится своими мыслями; к вчерашней приятельнице подойдет, попросит иголку с ниткой – та сделает вид, что не слышит.

– Значит, бойкот? – в задумчивости повторяет Заря. – Бойкот объявили. – Надежда Викторовна постукивает легонько карандашом по столу и неожиданно спрашивает: – Все объявили?

Водолажская задумчиво уставилась куда-то в пространство.

– Пусть нс все. Кошкарова и Чичетка бойкот не объявили, но и они молчат. Не подумают даже, чтобы вступиться. Уж как Цирульникова сегодня на футбольном поле изощрялась: «О, Водолажская! Главная героиня! Одной ногой пишет, другой зачеркивает!»

Ольга неожиданно поднимает голову, и мы встречаемся взглядами.

– Ну зачем, зачем вы сделали меня главной героиней своей книги? Зачем придумали эту дурацкую фамилию?

– Как иначе? – удивляюсь я. – Можно, конечно, оставить настоящую, но разве не собираешься ты жить на свободе по-иному? Нужны тебе будут напоминания о судимости из уст каждого встречного?

Оля снова опустила глаза. Надежда Викторовна к ней с очередными вопросами:

– Скажи, а Кузовлева, она тоже объявила тебе бойкот?

– Кузовлева не объявила, – отвечала Водолажская, не поднимая глаз.

– А Оксана Дорошенко?

– Тоже нет.

– В таком случае могу лишь повторить слова Владимира Ивановича: выше голову! Все, Оля, иди. И чтобы обязательно была на ужине в столовой. Не вижу причины объявлять голодовку.

Заря провожала Водолажскую до двери, а я смотрел за окно, наблюдая за воспитанницами, которые гуляли парами по дорожке вдоль охраняемого периметра. Замечаю, некоторые из них уж больно пристально всматриваются в густеющих сумерках в окно, нас разделяющее. Впрочем, не окно их интересует, а то, что происходит под окном. Я поднимаюсь, подхожу вплотную к подоконнику и почти одновременно по ту сторону стекла возникает лицо Гуковой. На устах привычная улыбка, а глаза растерянные, зрачки бегают.

– Извините, Владимир Иванович, вам холодно, наверное, я решила закрыть форточку.

Гукова захлопывает форточку и мгновенно исчезает. Раздосадованный тем, что нас могли подслушать, я возвращаюсь на место. Стул, который только что занимала Водолажская, занимает спустя несколько минут Белка, высокая, косая сажень в плечах девица с растрепанными волосами. Она оправдывается скороговоркой, трясется при этом от волнения, даже заикается.

– Не р-рада я, что с-связалась с этой В-водолажской. Она в-ведь ненор-рмальная, два р-раза так меня ударила, что...

– Ладно, не плачь, – строго произносит Заря. – Сама виновата. Объясни лучше, зачем среди ночи вызвала Ольгу в умывальник?

– Понимаете, вы р-разберитесь сначала, п-поймите. Мне сказали, что б-будут писать в к-книге о нашей ссоре. А з-зачем? Все девки с м-меня смеются. П-популярной, г-говорят, как к-киноактриса, станешь. У меня ч-чуть не истер-рика. Вот так и п-получилось. Я не хотела Водолажскую б-бить. Это первая д-драка.

Надежда Викторовна налила Белке из графина стакан воды и, лишь после того как та выпила, продолжила расспросы.

– Как ты относишься к КВП, Лена? Что там в комиссии – мусорши, мильтовки или как?

– А, что КВП, – Белка замахала руками. – Здесь все это д-детский сад.

– А там? Ты была на «взрослой», знаешь?

Воспитанница опустила глаза.

– Знаю, по р-рассказам.

В воспитательской зависла пауза. Кому-то нужно было ее нарушить.

– Может, вас помирить с Ольгой? – спрашиваю у Белки. – Пригласим ее, и здесь вот, – очерчиваю рукой полукруг, – вчетвером и поговорим.

Лицо воспитанницы вмиг залило краской.

– Нет, никогда! Не п-представляю этого...

Когда дверь за Белкой закрылась, Заря подняла на меня уставшие глаза.

– Нужно докладывать замполиту. Какое наказание предлагаете для Беловой?

– Никакого.

– Почему так?

– Если бы Белова спрашивала о наказании, – пытаюсь я наиболее полно обосновать свою позицию, – если бы она начала выяснять, не повлияет ли этот случай на ее УДО, тогда другое дело, а так мое мнение однозначно: без наказания.

Надежда Викторовна сняла трубку и доложила замполиту о результатах проведенного разбирательства, передала мнение о ненаказании зачинщицы ночной драки. Свое решение Александра Афанасьевна сообщила не сразу. Обдумывала минут несколько, наконец сказала:

– Предложение Владимира Ивановича принято – наказывать Белову не будем...

4

Сумерки уже окончательно сгустились. Включены мощные прожектора на вышках. Зорче всматриваются в полоску земли вдоль охраняемого периметра часовые. Только воспитанницам, танцующим на плацу под музыку «Машины времени», нет до этого дела: ко всему привыкли, не замечают...

Я долго стоял у арки, разделяющей жилую и производственную зоны, наблюдал за девчатами. Подошел спортинструктор лейтенант Бастанжиев, остановился рядом.