Чтение с листа - Елена Холмогорова

Вета ни с кем на работе не дружила, никогда никого не приглашала домой. И не потому, что не было там симпатичных ей людей – из принципа, не хотела осложнять себе жизнь. Но в силу своего центрового положения была в курсе многого. К ней забегали попить кофейку из нового капсульного агрегата, и поболтать она всегда была готова, никогда не ссылалась на срочные дела. О том, что Ирина недавно выдала замуж дочь, которую растила одна, давно разведясь с мужем, Вета знала, видела фотографии свадьбы «в единой цветовой гамме» – вот как, оказывается, теперь принято. Платье невесты – голубое, как и галстук жениха, у свидетельницы – серебристое платье с широким голубым поясом, а на свидетеле – голубая бутоньерка. И на всех гостях было что-то голубое или синее – эта непременная просьба содержалась в голубом с синей каймой приглашении в кафе с обитыми синим бархатом диванами. Вета тогда вспомнила свое неуклюжее, после того ни разу не надеванное поросячье платье, сшитое к Надюшиной, не принесшей ей счастья свадьбе, и свое невестино, по настоянию Миши – белое. Какая тогда была «цветовая гамма»!

Ирина не знала, как начать, а потому взяла с места в карьер: «У меня к вам очень странный разговор, ну очень странный и приватный». Вета напряглась, естественно, не ожидая чего-то личного, а предчувствуя служебную сложность. Но лицо сделала внимательное и заранее понимающее, готовая «войти в положение». И тут Ирина бабахнула: «Дело в том, что я собираюсь замуж».

Хотя у них, конечно же, был отдел кадров, ныне именуемый отделом по управлению персоналом, чьи сотрудники в просторечии звались иностранным словом эйчары, Вета знала годы рождения и семейное положение всех сотрудников. Сорок четыре года! А что – выглядит неплохо, фигура, вот только кожа тускловата, надо к косметологу. В добрый час! А она, Вета, при чем?

А Ирина, уже выдохнув, пошла в наступление: «Моя судьба теперь, Лизанька, в ваших руках». И совершенно неожиданно для себя расплакалась. Ну не случалось с ней такого давно, разве что от умиления на свадьбе дочкиной. Правда, она частенько утирала слезы у телевизора, когда финал фильма бывал душещипательным. Еще плакала она в прошлом году, когда по ее вине оказались перепутаны подписи под фотографиями в юбилейном буклете. Хотя был же редактор, вообще-то все смотрели, даже шеф, потому и не ругали ее особенно, в конце концов, верстальщик – сотрудник технический. Но обидно было – сама вызвалась, уговорила не отдавать дизайнерской фирме, так старалась… Тогда слезы были понятны, не стыдны. А сейчас… Добро бы она актерствовала – просто нервы. А главное – она поверила, сама себя мгновенно убедила, что от этой малознакомой, в сущности, женщины зависит ее судьба.

Вета ловким движением достала из верхнего ящика бумажную салфетку. «Еще не хватало, чтобы зашел кто-нибудь, – подумала она, – злые языки разбираться не станут».

Через десять минут картина была ясна. У Ирины двое любимых (дочка не в счет): майор в отставке Иван Иванович и спаниель Чапа. Ее роману с Иваном Ивановичем скоро два года, Чапе – скоро восемь. И теперь вроде бы они с майором склоняются к тому, чтобы соединить свои судьбы. И он пригласил ее провести пять дней в Праге и хорошенько обсудить их будущее. Вета не стала спрашивать, зачем для этого разговора отправляться в путешествие – жизнь отучила ее задавать подобные вопросы. Раньше-то дочка с Чапой оставалась, если Ирина уезжала. А теперь проблема в том, что у зятя аллергия на собак, даже в гости к ней они не могут приходить («Представляете, пеку пироги, жарю мясо и все к ним ношу в контейнерах!»). Не отрывать же дочь от молодого мужа, чтобы пожила с Чапой, да и одежду потом придется стирать-чистить, иначе он весь исчихается.

Ирина уже успокоилась, и теперь на все лады расхваливала свою собачку, показывая одну за другой припасенные фотографии: вот Чапа двухмесячный щенок – такую ее взяла, вот она у друзей на даче вылезает из речки и отряхивается – по всему снимку разлетелись точечки брызг, а вот зимой барахтается в глубоком снегу.

Вета о своем филологическом прошлом старалась не вспоминать. Больной вопрос. Но часто в сложных ситуациях ловила себя на том, что вместо нужных, убедительных слов на ум приходят, казалось бы, давно и прочно забытые казусы изящной словесности. «А вы знаете, Ирина, какой породы была Муму?» – невпопад, только чтобы оттянуть ответ, спросила она. Та, конечно, не знала и стала перебирать: болонка? шпиц? такса? нет, все-таки дворняга?.. «Это был спаниель, „собака испанской породы“, как сказано у Тургенева, как раз черно-белый, – любимый вопрос на школьных викторинах», – торжественно изрекла Вета, и вопрос был решен.

По счастью, жила Ирина недалеко, после работы отправились к ней. Чапа выскочила к двери со всеми положенными изъявлениями собачьей преданности, Вету настороженно обнюхала, но не протестовала, когда после чая Ирина, провожая до метро и заодно прогуливая Чапу, передала ей поводок.

«Вот теперь понимаю, почему шеф так ей доверяет, – размышляла Ирина, выгуливая Чапу перед работой, – пресловутая гиперответственность». Уже неделю каждый вечер после работы Вета ехала не домой, а вместе с Ириной – вывести Чапу. Собачка уже признала ее, радостно кидалась навстречу.

До отъезда оставалось два часа. Все инструкции уже были даны и старательно, педантично, по пунктам Ветой записаны. «Дала бы она мне спокойно собраться, – с раздражением подумала Ирина, тотчас устыдившись собственной неблагодарности, – видишь ли, грустить будет собака, как только я с чемоданом уйду. Могла бы к вечеру приехать. Я и так боюсь что-нибудь забыть, а она с дурацкими вопросами лезет: мол, если душ принимаю, дверь закрывать или Чапа скулить будет?»

Посидели на дорожку. И Чапа по команде «Сидеть!» секунд двадцать выдержала. Вета пошла на кухню, поставила чайник. Дело к вечеру. Она бы уже не выходила на улицу, но собака… А завтра воскресенье, но понежиться в постели не получится – Чапа привыкла гулять рано. Бедная Ирина так стеснялась, не знала, как начать, десять раз извинилась, потом с присказкой «только честно, если вам это неприятно, скажите, я ее за это время отучу» призналась: «Вообще-то она спит только со мной, в ногах, но, бывает, и под бочок приползает, особенно если холодно». Вета засмеялась: «Да ладно, вытерплю, не будем ей стресс устраивать».

Объявили посадку. Ирину слегка знобило от радостного возбуждения. Сейчас все казалось реальным – даже счастье. И вдруг кольнуло: «А Чапа Иван Ивановича не очень-то любит». Вете она этого, конечно, не сказала, но, когда он после отъезда дочери стал иногда оставаться ночевать, Чапу приходилось отправлять в ссылку в соседнюю комнату и полчаса «выдерживать характер». Это он с военной жесткостью сформулировал, а у Ирины сердце разрывалось, пока безвинная собаченция не замолкала, отчаявшись жалобным повизгиваньем добиться водворения на законное место.

Вета уже ничему не удивлялась, вошла в тонкости собачьих проблем. А ведь когда в первый день они с Ириной заглянули в зоомагазин, она остолбенела, увидев большое объявление: «Распродажа зимней одежды». «Ну да, – не поняв ее изумления, объяснила Ирина, – кто же весной будет покупать собаке теплый комбинезон и сапожки». И только перед первой прогулкой, когда Чапа привычно протянула переднюю лапу навстречу похожей на детскую пинетку обувке, Вета поняла, насколько она чужая в этом мире.