Лют - Дженнифер Торн

последнее время этот поток практически иссяк. Теперь до острова можно добраться только на грузовом катере, поскольку вертолет реквизировали для военных нужд, и отваживаются на эту поездку лишь самые стойкие поклонники Люта – их мы уже знаем в лицо. Вертолетная площадка совсем заросла травой. Пустующие домики для туристов приходится регулярно проветривать и проверять, не завелась ли в них живность.

Вокруг становится тише и тише, словно мир постепенно о нас забывает. Обычно меня это не волнует. Тишина, покой. Но сегодня мне тревожно. А вдруг мы как древние боги? Если перестанешь верить в Лют, он исчезнет. Рассыплется, превратится в фантом, а вместе с ним – и все мы.

Проходя мимо коттеджа Мартина и Люси Тинкер, замечаю движение в окне и направляюсь на дорожку, ведущую к дому. Они моложавы – я бы сказала, лишь немногим старше Джо, – но привержены традициям, среди которых неистребимая любовь к аляповатому декору уличных окон. За последний год, например, в их окнах можно было видеть валяных кроликов в пасхальной корзинке, керамических гончих, преследующих ярко-рыжую лисицу, миниатюрных деревянных насекомых на клетчатой зеленой салфетке для пикника, золоченый вертеп, альпийский пейзаж с лыжниками и, из недавнего, певчих птиц из шелковой ткани на ветвях искусственного деревца в горшке.

Супруги вовсе не против, что я разглядываю эти композиции вблизи. Тинкеры выставляют их на радость людям, так же как другие выращивают в приоконных ящиках цветы – в том числе и для пропитания диких коз. Но когда, увидев за стеклом Люси, я взмахиваю рукой, она никак не показывает, что узнала меня, и отворачивается, а я понимаю, что она ничего не выставляет, а наоборот, заворачивает последнюю шелковую птаху в газету и убирает в обувную коробку к остальным. Что-то подсказывает мне: иди, куда шла, – но я замираю, будто застигнутая на месте преступления, и впервые за несколько лет задаюсь вопросом, не выглядит ли мое любопытство вторжением в чужую жизнь.

Какой-то миг в окне пусто. Люси вновь поворачивается ко мне, коротко удивленно машет, ребром руки стирает пыль и с резким звуком опускает жалюзи. Все, выставка закрылась.

Иду дальше. Паб, расположенный через четыре дома, открыт. Ну хоть что-то. И только подойдя ближе, я вспоминаю, что еще совсем рано, девять утра. Тем не менее двое стариков, Тим Бланшар и Ленни Джойнер, играют в шахматы за одним из плетеных столиков перед заведением, и эль в их кружках почти допит. Оба поднимают кружки, приветствуя меня, я улыбаюсь как ни в чем не бывало. Видимо, праздник уже наступил и эти двое полагают, что завтрашний день поставит точку на их пути. Миссис Уикетт определенно в этом уверена, но все-таки предпочитает чай, по крайней мере на людях.

Лично я в старости буду пить, когда мне заблагорассудится. Сейчас я не могу себе этого позволить. Не будешь же лежать в кровати, маясь похмельем, есть макароны с сыром и смотреть фильмы, если тебе тридцать семь и ты мать двоих детей, пускай даже носишь титул леди Тредуэй из Тредуэев острова Лют и все вокруг готовы драться друг с дружкой, лишь бы забрать из твоих мягких, бесполезных ручек любые обязанности. Пойдут разговоры. Уже пошли. Нужно подойти к Тиму и Ленни, быстренько пропустить с ними полпинты.

Я иду, не сводя глаз с паба, как вдруг слышу дребезжащую трель звонка, оборачиваюсь и, охнув, застываю на месте, а уже через секунду в считаных дюймах от меня проносится велосипед. Этот чокнутый велосипедист – констебль Брайан, кто же еще. При виде этого зрелища – Брайан в полицейской форме верхом на старушечьем велосипеде с плетеной корзинкой на багажнике – я разражаюсь хохотом.

Он притормаживает ногой и вежливо приподнимает каску.

– Прошу прощения, леди Тредуэй! Сами увидите, тут у всех нас немножко мозги набекрень, пока День «Д» не пройдет. Потом-то на месяц-другой все успокоится. – Брайан наставляет на меня палец: – Веселого вам безумия!

– Я… уф-ф. – Прижимаю ладонь к груди, давлюсь, сдерживая смех. – Спасибо!

Брайан уносится прочь, несмотря на настойчивые зазывания со стороны Тима и Ленни. Куда он мчится? Просто катается по острову и ради забавы жмет на звонок?

На церковном кладбище веселым безумием и не пахнет. Под сводами крипты, как всегда, царит тишина, лишь несколько птиц, щебеча, прыгают между фасадными арками серого каменного сооружения.

Этот храм первым привлек мое внимание, когда без малого семь лет назад мы летели сюда на вертолете. Я увидела церковь Святого Иосифа с воздуха; благодаря внушительному серому шпилю, пронзающему небеса, она гораздо выше всех остальных построек на острове, выше даже трехэтажного Олдер-хауса с его немаленькими потолками.

Знаю, что думать так – богохульство, но шпиль всегда напоминал мне средний палец, выставленный в самое небо. Пятисотлетнее

«а вот хрен!» в адрес древних верований, ну или по меньшей мере острый кол, воткнутый в языческую землю. Послание: христианский бог тоже здесь, и не только в День «Д», а всегда.

Господь да восстанет над островом Лют.

Возможно, мне было бы спокойнее, если бы я в самом деле исповедовала какую-нибудь веру, а не посещала церковь исключительно по праздникам, усаживаясь на переднюю скамью, отмеченную памятной табличкой с посвящением всем женщинам рода Тредуэй, которые молились здесь до меня. Я спрашиваю себя, во что же они верили: в древних богов, магический дух острова, в Бога-отца и Богасына по версии англиканской церкви, в святых, живших еще раньше? Да во всё. Им вроде как приходилось верить хотя бы во что-то из этого. Они вполне могли уверовать в те самые легенды, что притягивают на остров толпы поклонников короля Артура, в миф, согласно которому лодку Иосифа Аримафейского прибило к берегу у подножия утеса и, узрев явление светлых ангелов, он основал монастырь на скале, получившей его имя.

Поежившись, обхватываю себя поплотнее руками и прохожу через ворота. Церковь Святого Иосифа всегда открыта, то ли из философских соображений, то ли из-за отсутствия необходимости от кого-либо запираться, и все же я колеблюсь, прежде чем потянуть на себя огромную дубовую дверь. Внезапный мрак обжигает глаза, дверь за моей спиной захлопывается. Моргаю, чтобы привыкнуть к темноте.

Кроме меня здесь еще кто-то, на четвертой скамье, считая от передней. Тусклый свет, льющийся из восточного окна, падает на чей-то профиль, но скорее не освещает, а затемняет его. Это не Хью – фигурка слишком маленькая, слишком неподвижная. Она медленно поворачивается ко мне, и меня настигает воспоминание. Ослепительно сияющий силуэт…

Я испуганно пячусь и упираюсь спиной в центральную филенку массивной двери. Господи Иисусе, это же миссис Уикетт! Окружающий сумрак сыграл со мной злую шутку. Она обращает на