Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

l:href="#n_391">[391]. В некоторых случаях фактором, смягчавшим шок лагерной «инициации», становился юный возраст девушек, а значит, и незавершенность процесса становления женской идентичности[392].

Узницы Равенсбрюка боролись за сохранение своей внешней женственности и индивидуальности. Все женщины с особой тщательностью заботились о своих волосах, используя редкую возможность помыть голову, расчесаться или даже создать подобие причесок[393]. Заключенные пытались также видоизменить униформу, например повязав платок или фартук несколько иначе, чем было положено, добавив внелагерные элементы к лагерной одежде, в частности нижнее белье. Помимо этого, узницы обменивали на хлеб такие редкие в концентрационном лагере вещи, как помаду или румяна[394], подчеркивая тем самым, хотя бы изредка, приоритет женственности над витальными потребностями в пище.

Отдельное внимание обращают на себя те виды труда, которые облегчали возможность реализации стратегии сохранения узницами собственной гендерной идентичности. В данном случае яркими примерами являлись немки – «свидетельницы Иеговы» и некоторые заключенные по политическим мотивам. Если первые зачастую работали уборщицами, сиделками или нянечками в домах эсэсовцев, то вторые могли трудиться в зданиях администрации. Постоянный контакт с лагерным руководством позволял данным группам узниц сохранять волосы, чисто одеваться, принимать душ, а также размещаться в специальных бараках[395]. Подобные преимущества могли иметь и девушки, которые соглашались на сексуальные контакты или принуждались к ним эсэсовцами и заключенными. Однако другие узницы относились к этому отрицательно, что объяснялось не завистью к их внешнему виду, а фактом согласия на подобное специфическое «сотрудничество» с врагом.

В соответствии с нацистской идеологией труд женщин на промышленных предприятиях характеризовался как низкоквалифицированный и трудоемкий[396]. Именно это позволило эсэсовской фирме «Текслед» избежать внедрения сложных станков в цехах для ткацкого производства и ограничиться хотя и более модернизированными, но все же швейными машинами. В итоге женщины не только осуществляли понятную и приемлемую для них работу, но и «Текслед» имела постоянную прибыль. Фирмы, использовавшие труд мужчин-заключенных, были обязаны применять высокотехнологичное оборудование и, таким образом, зачастую обрекались на неудачу, ибо узники оказывались не в состоянии освоить подобную технику[397].

Женщины-заключенные тащат вагон по территории лагеря

Восстановлению и поддержанию женской идентичности могли способствовать и контакты узниц с мужчинами – эсэсовцами, узниками или представителями гражданского населения. Опасность жестокого наказания за связь «арийцев» с «недочеловеками» не исключала интимных связей эсэсовцев и заключенных-женщин, обе стороны были вынуждены лишь держать это в строгом секрете[398]. Со стороны узниц такая близость могла использоваться и как средство выживания. Кроме того, женщины пытались общаться с представителями мужского отделения, существовавшего в Равенсбрюке. Хотя подобные попытки жестоко пресекались надзирательницами[399], тем не менее некоторым узницам удавалось устанавливать переписку между двумя частями лагеря[400]. Недостаток мужского внимания способствовал тому, что немцы-мастера на фабриках при лагере, то есть представители государства-врага, проявлявшие к узницам симпатию, запоминались последними почти всегда весьма положительно. Бывшая узница Равенсбрюка Е.И. Нечитайло вспоминала: «Я попала к одному мастеру – Францу, в цех. Он был очень хороший человек. Он все говорил мне: «Лена, когда вернешься домой, пришли мне крымского табака». Я бы, конечно, это с удовольствием сделала, но в это время нас Сталин считал изменниками родины, поэтому я ничего не могла сделать. А ведь он мне дважды спасал жизнь»[401].

Помимо того, женщины пытались сохранить в лагере те гендерные роли, которые имели в обществе до попадания в Равенсбрюк. Характерным примером проявления роли домохозяйки являлось написание и обсуждение рецептов различных блюд, имевшие место вопреки опасности жестокого наказания и трудностей в добывании бумаги и пишущих средств[402]. Эти рецепты также поддерживали чувство женственности узниц, помогая реконструировать свое прошлое и мечтать о будущем.

Умение организовать домашнее хозяйство, то есть сэкономить пищу, содержать одежду чистой, бороться с инфекционными заболеваниями, облегчало создание внутри лагерных категорий микрогрупп, которые у женщин, в отличие от мужчин-заключенных, были в большей степени похожи на «семьи»[403]. Такие микрогруппы, основывавшиеся на различных принципах – кровном родстве, общей национальности, долагерной дружбе, политических взглядах, вере и т. д.[404], являлись одним из основных условий выживания в концентрационном лагере, способом сохранения групповой идентичности и противостояния атомизации индивидов.

Безусловно, отношения, возникавшие в лагерных «семьях», носили в основном платонический – дружеский или родственный характер, тем не менее достаточно широко были распространены и лесбийские сексуальные контакты. Причем они имели место не только в среде якобы асоциальных женщин, но и в других лагерных группах[405], а также между так называемой лагерной «элитой» и узницами[406]. Бывшая узница Равенсбрюка, полька В. Полтавска, оказавшись в одном блоке с так называемыми асоциальными, впервые в жизни увидела лесбийство. Она не могла раздеться перед сном, стесняясь, так как многие из женщин наблюдали за ее наготой. В своих мемуарах она писала, что женщины, выполнявшие роль мужчин в лесбийских парах, соответствующим образом одевались, делали прически и даже имитировали мужской тембр голоса[407]. В дальнейшем многие узницы предлагали ей подобные отношения, от которых она отказывалась, однако данная ситуация удручала ее еще более, чем голод и тяжелый физический труд[408]. В то же время интимные связи с эсэсовцами и лесбийство могли не только в какой-то мере являться путем противостояния процессу разрушения женской идентичности, но и способом получения дополнительных материальных преимуществ – одежды, еды и т. д. Кроме того, лесбийские связи могли быть закономерным итогом отсутствия в течение многих лет психологической и физиологической любви со стороны мужчин[409].

Особое место в жизни узниц занимали дети, которые рождались в Равенсбрюке, привозились в лагерь или оставались на свободе. Направление беременных женщин в концентрационные лагеря было запрещено. Нацистский приказ от 6 мая 1943 г. подтверждал этот запрет, основываясь на том факте, что в концентрационных лагерях не было специальных условий для принятия родов[410]. Женщины должны были проверяться врачами не только на наличие венерических заболеваний, но и на беременность. Как отмечала немецкая исследовательница Б. Павелке, некоторых женщин, у которых при подобном долагерном обследовании был установлен факт беременности, направляли в больницу в Темплине и только потом в Равенсбрюк[411]. Если же роды происходили в самом лагере, в так называемом ревире – лагерной больнице, то, по свидетельствам бывших заключенных, узницам либо делали принудительный аборт, либо врачи убивали детей сразу после рождения[412]. Немецкая коммунистка Ш. Мюллер описывала один из примеров подобной жестокости: «Вдруг входит старшая медсестра с новорожденным на руках. Истопница распахивает дверцу топки и медсестра, бросив в топку сучившего ручками и ножками младенца, молча поворачивается и уходит. У меня сердце остановилось от ужаса, а