Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

представить, что, с учетом тогдашних нравов (во всяком случае — царивших в высших слоях античного общества, ведь «рыба гниет с головы»), молодой, пригожий римский нобиль отблагодарил-таки по-своему, «по-юношески», хлебосольного вифинского монарха как за оказанную тем римскому войску помощь кораблями, так и за оказанное Никомедом ему, Цезарю, щедрое гостеприимство. Во всяком случае, Гай Юлий и по успешном завершении своей военно-дипломатической миссии не упустил случая несколько раз посетить Вифинию — якобы с целью взыскания недоимок, но скорее, на деле же — пользуясь предлогом повидать своего ненаглядного Никомеда. Впоследствии же Цезарь якобы откровенно заявлял, что готов, ради достижения своих целей стать мужем тысячи жен и женой тысячи мужей. Случайность? Не думаю…

Как бы то ни было, за время пребывания героя нашего правдивого повествования на эллинистическом Востоке он не только предавался радостям брачного ложа, но и находил время для совершения военных подвигов. При штурме Митилен, покорившихся в итоге римскому оружию, Цезарь сумел настолько отличиться, что удостоился высокой (второй по значению) римской боевой награды — гражданского венка, или, по-латыни, «корона цивика (кивика)», из дубовых листьев. Гражданским венком награждали за «выдающийся вклад в сохранение жизни римских воинов». Со времен реформ, осуществленных Суллой, всякий римлянин, удостоившийся награждения гражданским венком, получал также место в сенате. Закон обязывал носить гражданский венок на всех публичных собраниях. Трудно, разумеется, сказать, каков был конкретный вклад Цезаря в сохранение жизни римских воинов, и в какой степени способствовала его награждению протекция претора Марка Терма, ибо история хранит на этот счет молчание. Однако «потомок Венеры», вне всякого сомнения, отличался телесной крепостью, честолюбием, упорством, предприимчивостью, находчивостью, смелостью. А смелым покровительствует удача — «аудацес фортуна юват», как говорили римляне…

После взятия римлянами Митилен Цезарь перешел под командование Публия Сервилия Ватия Исаврийского (Исаврика) и получил новое задание — подстерегать морских разбойников у побережья Киликии. Но гоняться за пиратами ему скоро наскучило. К тому же Гай Юлий понимал, что так всемирной славы не добьешься. От охватившего Цезаря чувства тоскливой безысходности его избавило пришедшее из Рима известие о смерти Суллы. «Любимец Афродиты» умер, пребывая на лечении и отдыхе в крупнейшем, после Остии, римском порту на территории Италии — Путеолах (ныне — Поццуоли), от поразившей его таинственной кожной (а может быть — не только кожной) болезни. Если верить Плутарху Херонейскому, вся плоть ушедшего формально на покой, но продолжавшего зорко наблюдать за всем происходящим в Риме даже в качестве частного лица, «Эпафродита» сгнила, «превратившись во вшей» (? — В. А.), и хотя этих вшей обирали день и ночь (чем были заняты многие прислужники), все-таки удавалось удалять лишь ничтожную часть вновь появлявшихся кусачих насекомых-кровососов[48]… Бр-р-р, даже читать противно… «Сик транзит глориа мунди»…[49]

Получив известие о том, что его злопамятный гонитель Сулла, выражаясь словами одного из героев Петрониева «Сатирикона», «пошел туда, где больше всего народу» (иными словами — в подземное царство — В. А.), Гай Юлий, полный самых радужных надежд, немедленно поспешил к своим родным пенатам.

Однако, возвратившись в Рим, он сразу убедился в том, что ситуация там не так уж изменилась. «Оттепель», на которую Гай Юлий так надеялся, увы, не наступила. Грозный образ Суллы, «страшного и после смерти», как и прежде, мрачной тенью нависал над политической жизнью Города на Тибре. Принятые «Любимцем Афродиты» меры надолго упрочили положение сенатской олигархии, а уцелевшим после массовых репрессий «популярам» не хватало ни сплоченности, ни мужества. Суровая реальность научила их держать рот на замке, а язык — за зубами…

Поэтому и Цезарь счел за благо не проявлять излишней активности, не привлекать к себе внимания, и «жить, пока живется», не упуская радостей мгновения. Он занимался изящной словесностью, беседовал с друзьями, ухаживал за дорогостоящими «светскими львицами». Но такой образ жизни стоил больших денег. Таявшего день ото дня состояния Юлиев стало не хватать на «поддержание фасона», Цезарю пришлось брать кредит за кредитом. Очень скоро он, не желавший изменить свой блестящий образ жизни на более скромный (ну, не был приучен «потомок Венеры» по одежке протягивать ножки!) влез в огромные долги (подобное повторялось с ним не раз и в дальнейшем).

Одержимый стремлением не связывать себя ни с одной из враждующих партий, но и не уходить в полное политическое забвение, Гай Юлий решил подвизаться в качестве оратора на судебных процессах — вполне достойное занятие для римского аристократа. Говорят, ему с детства был присущ талант блестящего ритора. В это вполне можно поверить — не без успеха разыгрывавший роль беспечного прожигателя жизни, Цезарь обладал гибким умом, природным красноречием и изворотливостью. Хотя, пожалуй, трудно согласиться с утверждениями льстецов, что как оратор Цезарь уступал лишь Цицерону…

На процессе упомянутого нами выше Корнелия Долабеллы Цезарь выступил в качестве обвинителя. Подсудимый Долабелла — отпетый «сулланец» — был обвинен в грабежах и вымогательстве в период его наместничества в Македонии. Многие города Греции свидетельствовали против него.

В принципе, участие в процессе Долабеллы, в качестве обвинителя, было для Цезаря не только «пробой сил» или возможностью свести счеты с обвиняемым (неоднократно попрекавшим Гая Юлия при всем честном народе связью с Никомедом), но и весьма выгодным делом. Делом, дававшим Цезарю отличный шанс сделать себе имя, то есть добиться известности, а заодно — косвенным образом выступить против приверженцев Суллы и прозондировать настроение, царящее в Городе. Однако оказалось, что время для этого еще не созрело. Подсудимого защищали два знаменитых адвоката — Квинт Гортензий Гортал и Аврелий Котта (оба — ярые сторонники партии «оптиматов») — которым удалось поставить под сомнение выдвинутые против их клиента обвинения в коррупции, как якобы неубедительные. В итоге прожженный коррупционер-«сулланец» Долабелла, на котором «негде было штампы ставить», был оправдан, Цезарю же пришлось смириться с неудачей своего первого опыта на юридическом поприще. После этого провала вокруг «молодого, да раннего» племянника Мария, «сунувшегося в воду, не зная броду», сложилась не слишком благоприятная обстановка. Ветераны Суллы, целыми толпами бродившие по Риму и заполнявшие все римские таверны, вкупе с «десятью тысячами Корнелиев», легко входили в раж и были скоры на расправу (особенно, если их к этому умело подстрекали, да еще под влиянием винных паров — а выпить они любили).

Осознал ли Цезарь полную бесперспективность своего стремления обрести политический вес в сложившейся обстановке, или же он был испуган угрожающим размером сделанных им к тому времени долгов, но только он решил опять покинуть Рим. Считается, что он направился на остров Родос, учиться диалектике (искусству спора) у прославленного ритора