Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

просто так предлагает мне помощь, и чувствовал, что здесь что-то нечисто. — Зачем тебе это? — Мой вопрос прозвучал с подозрением, и я не собирался отступать, пока не получу честный ответ. — А ты проницательный, — хмыкнула Беренфутта, ее губы изогнулись в легкой усмешке, словно она была польщена моей недоверчивостью. — Просто хочу помочь, не принцесса же я, чтобы ев всё готовое, — она фыркнула, показывая своё презрение к подобным благам. — Привыкла всё сама делать. Да и скучно мне. А так хоть делом займусь, — она пожала плечами, словно не придавая этому особого значения, но я чувствовал, что в ее словах есть что-то еще, что она не хотела озвучивать. — Может, всё же скажешь имя? — спросил я, не теряя надежды. Мне было любопытно узнать, как ее зовут на самом деле, но она была непреклонна. — Не-а! Кликуха мне твоя пришлась по душе. А когда буду полы мыть, можешь звать меня... Золушка, — она подмигнула мне, и в ее глазах заплясали озорные искорки, словно она была рада своей шутке. — По рукам? — она протянула мне ладонь, предлагая заключить сделку. В ее едких фразах, в манере держаться, во взгляде чувствовалось что-то дикое, необузданное, что одновременно и притягивало, и отталкивало. Она была загадочной, и это вызывало у меня противоречивые чувства. Не дожидаясь моего ответа, Беренфутта, словно вихрь, подхватила пустую кружку с крыльца и, на ходу бросив: "Пойду помою, а то зачахнешь тут от грязи", скрылась в доме, как будто это был ее собственный. Дверь за ней захлопнулась, оставив меня стоять в растерянности на пороге, обдумывая ее странное предложение и пытаясь разгадать, что же на самом деле скрывается за этой маской дерзости и сарказма. Я чувствовал, что она не так проста, как кажется, и что мне нужно быть осторожным. Пока Беренфутта хозяйничала в доме, внося туда свои порядки и, как я предполагал, шум, я, оставшись снаружи, невольно погрузился в воспоминания, отчего-то связанные с кулинарией. Мой разум неожиданно вытащил из глубин памяти образ Юстаса. Иногда, когда-то давно, в свободное время, в далеком прошлом, он учил меня премудростям кулинарного искусства. Правда, "премудростями" это можно было назвать с большой натяжкой. Скорее, это были азы выживания в условиях, когда еда была не просто потребностью, а настоящей борьбой за существование. Для Юстаса, вечно борющегося, не то что фазан, которого притащила Беренфутта – обыкновенная курица считалась настоящей роскошью, пиршеством, доступным лишь по большим праздникам. Чаще всего, когда мы были вместе, он варил "квашницу" — немудреное, но сытное блюдо, по сути, похлёбку из квашеной капусты. Мясо в ней было редким гостем, появляясь лишь в те дни, когда Юстасу особенно везло с деньгами или когда он умудрялся где-то "достать" какую-то дичь. Но даже без мяса, приправленная лишь обжаренным луком, грубыми специями и, если повезёт, парой картофелин, квашница казалась невероятно вкусной, особенно после целого дня, проведенного на ногах, и когда желудок настойчиво требовал еды. Я помнил, как мы ели ее из грубых деревянных мисок, сидя у камина, и это было одним из самых простых, но в то же время, самых уютных и трогательных моментов моей жизни. Несмотря на скудность рациона и трудности, с которыми нам приходилось сталкиваться, Юстас никогда не упускал возможности поведать мне о своих приключениях, когда ему приходилось скрываться в лесах, спасаясь от преследователей. Эти рассказы были далеки от романтических баллад о благородных разбойниках, которых обычно показывают в книгах или театральных постановках. Юстас описывал суровую реальность, лишенную какого-либо ореола героизма, где главным было умение выжить любой ценой. Он рассказывал о голоде, холоде, усталости, о страхе быть пойманным, и о том, как он буквально вырывал свою жизнь из когтей смерти. Его истории были наполнены мрачными подробностями, и от этого они были еще более правдивыми. Иногда, в дни особой удачи, когда «благоволили лесные духи» и его охотничье мастерство не подводило, Юстасу удавалось подстрелить зайца, тетерева или вальдшнепа. Эти трофеи становились настоящим праздником, позволяя на какое-то время забыть о голоде и лишениях, и наесться до отвала. Однако, подобные "пиры" случались не так часто, и поэтому, большую часть времени приходилось перебиваться тем, что давал лес: ягодами, съедобными травами, грибами, если, конечно, повезет найти их. Юстас научил меня разбираться в дарах природы, отличать съедобное от ядовитого, находить пропитание там, где, казалось бы, его не может быть. Он показал мне, как читать следы животных, находить воду, разводить огонь и даже изготавливать примитивные ловушки. «Никакой романтики в подполье нет», — часто повторял Юстас, глядя на меня своими усталыми и мудрыми глазами, и сейчас, вспоминая его слова, я понимал, насколько он был прав. Его рассказы были наполнены не героическим пафосом и бравурными подвигами, а горькой правдой о выживании, о постоянной борьбе с голодом, холодом и страхом. В них не было места подвигам и славе, только бесконечная усталость, лишения и единственное желание — дожить до следующего дня и снова выйти на этот изнурительный бой за собственное существование. Он учил меня быть сильным, стойким и при этом не терять человечности. Вспомнив наставления Юстаса и его простые, но проверенные рецепты, вскипятив в котелке воду, я аккуратно ошпарил тушку птицы, чтобы легче было ощипывать её. Устроившись на крыльце, я принялся за дело, методично выдергивая перья, складывая их в кучку рядом. Работа была не из приятных, но я старался выполнять ее как можно тщательнее, помня о том, что этот фазан должен был стать нашим ужином. В доме тем временем раздавался подозрительный грохот. Звуки передвигаемой мебели, стук, звон, порой сопровождаемый ругательствами Беренфутты – всё это свидетельствовало о бурной деятельности, которую она развила там. Было очевидно, что она не сидит на месте, и мне стало любопытно, что же она там вытворяет. Спустя некоторое время, словно ураган, она вылетела из дома, волоча за собой целую охапку всевозможного текстиля: простыни, наволочки, покрывала и даже тяжелые, пыльные шторы, которые, похоже, она успела сорвать с окон. — Они ж в твоих руках рассыпятся, им сто лет в обед, — заметил я, с сомнением глядя на ветхие ткани. Мне казалось, что эти старые, пыльные простыни и наволочки вот-вот превратятся в труху, стоит только к ним прикоснуться. Я явно не разделял её оптимизма и чувствовал, что это мероприятие закончится полным провалом. — Выглядят вполне прочно, — беззаботно пожала плечами Беренфутта, не разделяя моих опасений. Она явно не