Зеркальный вор - Мартин Сэй

— Я хочу подарить вам это, — говорит Тристан.

Гривано морщится.

— Нет-нет, вы чересчур щедры, друг мой, — говорит он. — Вы заплатили за это зеркало кучу денег.

— Но я в нем больше не нуждаюсь. Оно потребовалось для того, чтобы подготовить мой рассудок к грядущим испытаниям, и теперь я к ним готов. А взять его с собой я не могу. Зеркало, скорее всего, повредится при переходе через Альпы. А если его кто-нибудь обнаружит… риск слишком велик, сами понимаете. Другое дело — перевозить его на борту судна, это куда безопаснее. Возьмите его, Веттор. Иначе завтра ночью мне придется утопить его в лагуне.

Зеркало в руках Тристана отражает потрескавшийся потолок комнаты — трещины извиваются и подергиваются на его поверхности. Гривано закрывает глаза и вспоминает денежный ларец, содержавший плату за талисман: весло подвыпивших гондольеров прогибалось под его тяжестью.

— Так и быть, — говорит он. — Благодарю вас.

Однако не поднимает руки, чтобы принять подарок. Тристан еще какое-то время держит его на весу с озадаченным видом, а потом кладет на стол. Когда зеркало от него отдаляется, это похоже на гашение раздражающего света или закрывание распахнутой входной двери: Гривано испытывает облегчение и одновременно что-то похожее на чувство утраты.

— Я прослежу, чтобы эта вещь была надлежащим образом упакована, — говорит Тристан.

— Спасибо, вы очень добры, — шепотом произносит Гривано.

— Как вы себя чувствуете, друг мой?

Руки Гривано трясутся, как от холода, хотя он не замерз.

— Я очень устал, — говорит он со вздохом. — Нужно отдохнуть.

— Это правильное решение. Завтра будет трудный день. Да и потом легких дней не предвидится.

— Но прежде я хотел бы повидать Перрину.

В этой фразе неожиданно для него самого звучат вызывающие нотки, а спустя мгновение он понимает, что это и впрямь некий вызов. Они с Тристаном смотрят друг на друга в постепенно темнеющей комнате. Отраженные огни свечей и жаровни блестят в их глазах. Их тени колеблются вместе с пламенем под дуновениями ветра.

— Без сомнения, она будет рада вашему визиту, — говорит Тристан. — Она живо интересовалась вашим самочувствием, но боялась потревожить ваш сон.

Если Тристан и знает его последнюю, еще не раскрытую тайну, то он не подает виду. Возможно, он решил, что Гривано разоблачен уже в достаточной степени.

— Вы найдете ее в комнате рядом с вашей, — говорит Тристан. — Проведайте ее, друг мой, а потом ложитесь спать. Желаю вам спокойного сна.

Гривано кивает, прощальным жестом приподнимает правую руку и направляется к выходу.

Голос Тристана настигает его уже в дверях.

— Ах да, Веттор. Я позволил себе некоторую вольность, изготовив экстракт из вашей белены.

Гривано замирает, полуобернувшись.

— Моей белены? — удивленно бормочет он.

— Да. В вашем врачебном наборе обнаружилось большое количество листьев двухлетней черной белены. Прямо скажем, пугающее количество. Я решил, что будет непрактично путешествовать с засушенными растениями. Лучше сделать из них экстракт, который гораздо удобнее перевозить в багаже. Процесс еще продолжается, а по его завершении я помещу экстракт в сосуд и присовокуплю его к остальным вашим вещам.

— Моим вещам?

— Я о врачебном наборе. А также о большом дорожном сундуке. Когда они вам понадобятся, вы найдете их в кладовой на первом этаже. Или, если хотите, я велю перенести их в вашу комнату.

И вновь холодок пробегает по спине Гривано.

— Когда были доставлены мои вещи? — спрашивает он.

— Точно сказать не могу. Слуга обнаружил их у водных ворот прошлым вечером, сразу после захода солнца. Я решил, что их прислали вы, разве не так?

Гривано хмурит брови, но мышцы его лица настолько ослабли, что не могут удерживать выражение. Вместо этого он улыбается — пустой и бессмысленной улыбкой, как у мертвецки пьяного человека.

— Да, — говорит он. — Похоже, все так и было.

В полутемном помещении кухни Гривано находит сальную свечу и зажигает ее от головешки из очага: бараний жир с шипением чадит, свет расползается по комнате. Количество хлеба, сыра и яблок на оставленном служанкой подносе сильно уменьшилось: Обиццо поужинал и удалился. Кучка железных опилок все еще загрязняет стол, отбрасывая небольшую тень.

В ответ на тихий троекратный стук из комнаты Перрины доносится ее голос, но слов не разобрать: это может быть как приглашение войти, так и просьба оставить ее в покое. Гривано пробует ручку. Дверь открывается.

Воздух в комнате густой, стесненный закрытыми окнами, пропитанный давно забытыми домашними запахами. Гривано с полузакрытыми глазами стоит в дверном проеме, воссоздавая в памяти комнаты и коридоры большого дома в Никосии — незнакомого этой родившейся слишком поздно девушке — и постепенно привыкая к темноте.

Перрина медленно и по частям, как привидение, возникает из-под коричневого шерстяного одеяла: сначала белая обнаженная рука, потом стриженая голова. В молчании она наблюдает за тем, как Гривано затворяет дверь и зажигает две обнаруженные на сундуке свечи.

Рядом с ее кроватью стоит стул; Гривано подходит, опускается на него и ставит одну из свечей на полочку, прикрепленную к кроватному столбику. Перрина сдвигается к изголовью, садится и берет его за руку.

— Как ваше здоровье? — спрашивает она.

Голос у нее хрипловатый после сна. На подушке осталась вмятина — отпечаток ее щеки.

— Я выжил, синьорина, — говорит Гривано.

Она улыбается.

— Я в огромном долгу перед вами, — говорит он. — Вы должны это знать. Я по глупости поставил себя в опасное положение, и вы были ранены, когда меня выручали. Осознание этого лежит на мне тяжким грузом.

— Я не так уж сильно пострадала, дотторе. Тристан вам, наверное, уже сообщил.

— Да, — говорит Гривано. — Могу я взглянуть?

Ее большие глаза становятся еще больше в полумраке. Она не отвечает и не двигается. Ветер гремит ставнями. Огонек свечи колеблется и мерцает.

Гривано берется за край одеяла.

— Удар пришелся по этому боку, не так ли?

Она кивает.

Гривано приподнимает край одеяла ровно настолько, чтобы увидеть бледную полосу тела под ним. На припухлости немногим ниже частично открывшейся груди темнеет фиолетовый полумесяц. Попади палица еще ниже и не вскользь, Перрина была бы мертва. А так эта рана перестанет ее беспокоить уже к следующему воскресенью. В кои-то веки Фортуна расщедрилась на улыбку.

Он поднимает одеяло чуть выше, подвигает свечу к самому краю полки и щурится, разглядывая рану. Перрина быстрым нетерпеливым движением выдергивает край материи из его все еще слабых пальцев и откидывает одеяло в сторону, обнажая свое тело вплоть до коленей.