Зеркальный вор - Мартин Сэй

— Нет проблем, — говорит Кёртис. — Могу я попросить об одолжении? Мне становится хуже, боли усиливаются. Если мы с вами на сегодня закончили…

— Разумеется, — говорит агент. — Я пришлю к вам медсестру.

Тут же появляется сестра, проделывает какие-то манипуляции с капельницей Кёртиса — и вскоре весь мир вокруг становится плоским, тусклым и расплывчатым. В какой-то момент он получает очевидный ответ на вопрос агента — ему видится «Зеркальный вор» на столике в номере Вероники, затем на полу в «Живом серебре», — но уже в следующий миг его уносит наркотический поток, и Кёртис этому не противится. Он хочет поскорее перестать думать.

Теплые слезы наполняют его полупустые глаза. Он лежит и тихо ждет, размышляя о Деймоне, пока препараты не добираются до мозга, вычищая из памяти все, кроме невесомо взлетающих самолетов — из Рамштайна, из Филли, — и вот уже все его прошлое исчезает, время намертво застывает на месте, и он чувствует себя никем.

Кёртис. Суммируем числовые значения букв: получается четыреста восемьдесят два. Это значит «осенние листья». Или — ну надо же! — «стекло». Складываем эти три числа — четыре, плюс восемь, плюс два, — выходит четырнадцать. «Дар» или «жертвоприношение». А также «блестеть» или «сиять».

Через какое-то время — минуты или часы, трудно сказать наверняка — где-то неподалеку от Кёртиса зазвонит телефон.

Когда копы и медсестры вбегут в его палату, Кёртис не услышит весь этот шум. Потом он проснется, с неохотой разомкнет веки и уставится на потолочные лампы, пока вокруг будут суетиться копы, что-то тихо говоря в свои мобильники, включая записывающие устройства, протягивая шнур стационарного больничного телефона так, чтобы пристроить его на койке рядом с Кёртисом. А он будет смотреть на их оживленно шевелящиеся губы и кивать, не понимая ни слова из того, что ему говорят. А затем кто-то нажмет кнопку громкоговорителя на базовом блоке телефона, Кёртис чуть наклонит голову в ту сторону и прислушается.

Каким-то образом он все поймет сразу же. Он услышит призрачные шумы — шипение, потрескивание, писки — дальнего соединения через спутники и тотчас же поймет, кто его вызывает, и откуда, и почему.

Но он все равно задаст вопрос. Он не сможет удержаться.

— Стэнли? — спросит он. — Это ты?

И ты, после долгой паузы, ему ответишь.

— Доброе утро, малыш, — скажешь ты. — Хотя в твоих краях пока еще добрый вечер. Давненько мы не общались, да? Рад услышать твой голос.

Ты не отнимешь у Кёртиса много времени. Не из-за копов — что сейчас копы могут тебе сделать? — а просто потому, что тебе особо нечего сказать. Или, напротив, так много всего, что и не выскажешь. Так или иначе, ты сведешь разговор к минимуму. Ты скажешь Кёртису «спасибо». Потом ты перед ним извинишься. А потом попрощаешься.

Еще один порыв ветра: дребезжат оконные стекла в отеле. Ты слышишь звон колоколов и крики чаек. И подтягиваешь одеяла к самому подбородку.

Через минуту-другую ты встанешь и сделаешь телефонный звонок. Ты поставил малыша в очень трудное положение, так сделай хотя бы это. И еще ты должен позвонить Веронике, пока есть такая возможность. Узнай, нашла ли она то, что ты оставил для нее в камере хранения аэропорта. Ее наследство. Разговор будет чертовски тяжелым. Но и уклоняться от него не следует.

Вероника. Триста восемьдесят восемь. «Твердый камень» — кремень или кварц, например. А также «вуалировать». «Прятать». «Расширяться». «Освобождаться».

Но прежде всего ты должен подойти к окну. Спусти ноги на скользкий гостиничный пол, возьми свою трость, поднимись. Где-то там внизу — мимо фруктовых и цветочных магазинчиков на площади Сан-Кассиано, мимо тепло укутанных старушек на пологих ступенях моста и черных гондол, скользящих по слизисто-серой воде канала, — по твоему следу идет Деймон. Он должен понимать, что у него все меньше шансов довести это дело до нужного ему финала: часы тикают в твою пользу. Так что его следует ждать очень скоро. Когда он появится, ты должен быть готов.

Он — самая серьезная из всех возможных помех. Он отвлекает тебя от главной цели. У тебя были большие планы, связанные с этим городом, но ты слишком долго тянул с приездом сюда. Жаль, что не удастся в последний раз посетить библиотеку. Возможно, девушки-сотрудницы сегодня испытают облегчение, получив передышку от твоих бесчисленных вопросов: «Как это название переводится на английский? Где находится это место?»

И само собой, жаль, что ты не успел получше ознакомиться с городом. До сих пор это знакомство чаще всего увязало в диснейлендовской мишуре: вездесущих туристах с видеокамерами и поясными сумками, глянцевых буклетах и картинно хлопающих крыльями голубях. Но иногда на глаза попадалась узнаваемая деталь — табличка с названием из книги Уэллса, колоннады и арочные окна, послужившие образцами для зданий на Виндворде и набережной, — и в такие моменты ты застывал посреди шага, спеша заглянуть в ненадолго приоткрывшуюся щель, пытаясь увидеть реального Гривано сквозь беспорядочные наслоения правды и вымысла. Уловить эти моменты очень сложно, но еще сложнее сохранять чистоту и ясность восприятия, когда ты вынужден все время оглядываться через плечо. Деймон сумел испортить тебе и это. Ты убеждаешь себя, что детали сейчас не суть важны, однако это не так.

В былые — не столь уже давние — годы ты к этому времени уже покончил бы с проблемой. Ты просидел бы в кафе «Флориан» за чашечкой эспрессо столько, сколько понадобится для того, чтобы выявить Деймона в проходящей мимо толпе. Потом следил бы за ним до наступления темноты. В этом городе полно укромных закоулков. А кирпичи здесь выпадают из стен сплошь и рядом.

Как ни странно, ты отчасти даже рад его присутствию. Рад тому, что он последовал за тобой. Твой прощальный плевок в его сторону воскресным вечером в Атлантик-Сити — «Мне бы хотелось поведать вам, джентльмены, одну занимательную историю о вашем начальнике смены, мистере Блэкберне…» — получился недостаточно смачным. И хорошо, что есть еще одна возможность поквитаться, на сей раз окончательно.

К тому же здесь имеются и безопасные места, где можно на время забыть о Деймоне и спокойно заниматься поисками того, ради чего ты сюда приехал. Ближе всего ты подобрался к Гривано вчера, когда на моторной лодке вышел в лагуну и увидел этот город — с колокольнями, вырастающими из холодного тумана, — таким же, каким его мог в свое время видеть Гривано. Впрочем, не совсем таким: остров Сан-Микеле в ту пору еще не был превращен в кладбище, а набережная Нове еще не была обустроена. Но потом лодочник за дополнительную плату провез тебя вокруг Санта-Елены до канала Сан-Марко, и тут город Гривано наконец-то предстал во всей своей красе — чуть глубже погруженный в воду, с несколькими добавленными строениями, но в целом почти не изменившийся. По твоей просьбе лодка, заглушив мотор, легла в дрейф; и тогда, в объятиях тумана и запахов моря, к тебе пришло воспоминание, мощное и внезапное, как удар кулаком в лоб: ты с отцом играешь в карты на статен-айлендском пароме и, подняв глаза, видишь, как понемногу проступают сквозь дымку низкой облачности небоскребы Манхэттена. Пейзаж, в котором нет ничего природного, кроме воды и чаек. Все остальное — идеи, рожденные в головах людей и воплощенные в жизнь их руками.